Такие решительные заявления должны были укрепить уверенность посла в скорой развязке драмы. Однако Елизавета «всё хромала», как выразилась сама великая княгиня в письме 30 августа. И никак не приближалась к отверстому гробу, а тем временем дела по устройству русско-французского союза шли своим чередом.

Возникает закономерный вопрос: не было ли болезненное состояние императрицы преувеличено? Кому в действительности служили камер-фрау Елизаветы? Не водили ли они малый двор и дипломатов за нос? И что на самом деле знала о состоянии её величества Екатерина? То ли, что писала Уильямсу? Была ли её готовность захватить власть летом—осенью 1756 года такой полной, как она старалась показать?

Возможно, получив деньги и не имея возможности реально помешать сближению России и Франции, великая княгиня просто тянула время, имитируя бурную подготовку к перевороту. Екатерина уже многому научилась у Бестужева и умела выдавать желаемое за действительное.

Впрочем, возможен и другой, ещё более интересный вариант. Больная Елизавета и сгрудившиеся вокруг неё Шуваловы обыграли малый двор. Разговоры о скорой кончине императрицы убаюкали британского посла, в ожидании полной победы он не сумел наладить противодействие французам. А когда спохватился, было уже поздно. Елизавета поправилась, а русско-французский союз стал реальностью.

Великой княгине оставалось только подкармливать сэра Чарльза известиями о дурном самочувствии августейшей свекрови. 4 октября: «Вчера среди дня случились три головокружения или обморока. Она боится и сама очень пугается, плачет, огорчается, и когда спрашивают у неё, отчего, она отвечает, что боится потерять зрение. Бывают моменты, когда она забывается и не узнает тех, которые окружают её... Она, однако, волочится к столу, чтобы могли сказать, что видели её, но в действительности ей очень плохо»¹⁴. Повторенная в письме злая шутка Понятовского: «Ох, эта колода! Она просто выводит нас из терпения! Умерла бы она скорее!»¹⁵ — служила доказательством единства мыслей и чувств.

Говоря о переписке с британским послом, исследователи всегда спотыкаются на двух вопросах. Поражает особый цинизм будущей императрицы в отношении больной, умирающей женщины. И факт государственной измены. Продажа информации за деньги. Подготовка переворота в интересах иностранной державы.

В зрелые годы, уже занимая престол, Екатерина II, вероятно, дорого бы дала, чтобы отказаться от писем сэру Чарльзу. И не только потому, что выступала в них, как выразился известный публикатор её наследия Я. Л. Барсков, «на ролях английской шпионки»¹⁶. Но и потому, что всякому неприятно заглядывать в такое зеркало.

Былые обиды не унимались в душе Екатерины до старости. Отношения с Елизаветой были очень непростыми. Когда августейшая свекровь шла на поводу у своего сердца, она обнаруживала и доброту, и сострадательность. Но когда политический расчёт брал в дочери Петра верх, она становилась чёрствой и невосприимчивой к страданиям близких. Держала великокняжескую чету едва не под арестом, удаляла всех, кто мог им понравиться, отнимала у молодой женщины одного возлюбленного за другим, забрала сына.

Наверное, Екатерина считала, что ей не за что благодарить свекровь. К моменту тяжкой болезни императрицы невестка уже так настрадалась от грубого вмешательства в свою жизнь, что не могла жалеть Елизавету. Хуже того — издевалась над умирающей и не делала из своего отношения тайны. Её сердце очерствело. Устав плакать, она начала смеяться — цинично и зло.

Промах Уильямса состоял в том, что он неверно рассчитал время. Поторопился. Однако почти всё свидетельствовало о скорой кончине императрицы. «Если раньше у неё не проходило и дня без прогулки верхом или в карете, то за всю последнюю зиму она выезжала всего один раз, — писал посол 22 октября 1755 года. — ...Она кашляет кровью и задыхается; ноги её распухли, и её мучает грудная водянка. Тем не менее она протанцевала со мною менуэт»¹⁷. Думаем, последний подвиг был предпринят Елизаветой специально, чтобы показать дипломату: она не так плоха, как судачат.

Великая княгиня не осмеливалась посягать на власть императрицы. Все действия приурочивались к её кончине — к многотрудному, как показали примеры предшествующих царствований, моменту передачи короны. Последняя могла уйти из дырявых рук Петра Фёдоровича. Царевна намеревалась защитить его право на престол — если надо, то и с привлечением гвардии.

Поддержка войск и вельмож дорого стоила. Средства претендентам обычно предоставлялись из-за границы в надежде на изменение внешнеполитического курса. Иностранные дворы всегда стремились покупать расположение наследников, а заодно и нужные сведения. Елизавета взошла на престол на французские деньги, руководимая Шетарди, которому обещала прекратить войну России со Швецией. Сын Екатерины Павел за долгое царствование матери сближался то с одним, то с другим двором, получая займы, и, наконец, обрёл постоянных союзников в Пруссии. В этом ряду сотрудничество великой княгини с британским послом — не исключение, а правило.

Сам факт получения субсидии неудивителен в обстановке, где брали все. От горничных до государыни. «Деньги, которые причитаются сему двору, — писал сэр Чарльз 4 июля 1755 года, — попадут, несомненно, в приватную шкатулку императрицы; ныне у неё большая нужда в средствах, поелику она заканчивает строительство трёх больших дворцов... Я попытаюсь при помощи тех малых средств, испрошенных мною у короля, полностью предать сей двор в руки Его величества». Как мы знаем, сэр Чарльз ошибся, но его обольщение старательно поддерживали русские вельможи.

«Великий канцлер в самых убедительных выражениях заверил меня, что всякое увеличение первоначальной выплаты... желательно и породит у Её императорского величества как бы чувство личной обязанности, — продолжал дипломат 11 августа. — ...Сумма около пятнадцати тысяч фунтов стерлингов для личных трат императрицы произведёт самое благоприятное воздействие... Ежели до сих пор покупалось русское войско, то указанная выше сумма должна купить саму императрицу»¹⁸.

Оскорбительные слова. Они заставляют задуматься о месте России в тогдашнем концерте европейских держав. Когда Елизавета Петровна разорвала субсидную конвенцию с Англией, она немедленно затребовала финансовую компенсацию с нового союзника — Франции¹⁹.

Рассказ о продажности русского кабинета — общее место дипломатических донесений из Петербурга середины XVIII века. Тайны мужей за сходную цену уступали жены, чаще всего с согласия благоверных. Так, супруга канцлера статс-дама Анна Ивановна Бестужева, урождённая Беттигер, со второй половины 1740-х годов находилась на содержании британского правительства. Единовременные презенты французского кабинета её сопернице княгине Анне Даниловне Трубецкой, супруге генерал-прокурора Сената, в размере тысячи дукатов, или пруссаков — самому Никите Юрьевичу Трубецкому в размере четырёх тысяч выглядели жалко²⁰. Скупость в подобных вопросах оборачивалась против посла и его державы.

Прибывший-таки в Россию французский посланник маркиз Поль Лопиталь вручил крупные суммы братьям Шуваловым. Зная утончённый вкус «молодого фаворита» Ивана Ивановича, версальский двор прислал ему в подарок коллекцию эстампов из королевской библиотеки. «Старого фаворита» Алексея Разумовского задобрили великолепной каретой и несколькими тысячами ливров²¹. Вице-канцлер Воронцов помимо выплат, сделанных ему шевалье Дугласом и другими посредниками русско-французского сближения, получил особый презент. Екатерина желчно замечала, что Людовик XV меблировал ему дом «старой мебелью, начинавшей надоедать его фаворитке маркизе Помпадур»²².

Самые видные члены правительства получали пенсионы сразу от нескольких держав, более того — настаивали на взятках за услуги. Показательно обращение М. И. Воронцова к сэру Уильямсу. Будучи одним из главных сторонников сближения с Францией, он не постеснялся потребовать от Англии денег, суля перемену своей позиции²³. Надо заметить, что Воронцов вовсе не собирался помогать англичанам. Он просто узнал о субсидии Бестужеву и желчно позавидовал. Следует согласиться с мнением тех учёных, которые считают, что лёгкость подкупа министров Елизаветы обесценивала их услуги, ибо противная держава могла сделать то же самое. Стараясь разжечь антипрусские настроения в Петербурге, которые тушил потоками фунтов стерлингов Уильямс, его австрийский коллега граф Николас Эстергази получил из Вены приказание вручить канцлеру две тысячи дукатов, а секретарю Конференции Дмитрию Васильевичу Волкову 500 дукатов²⁴.