Она тонко поняла настроение окружающих: о Елизавете жалели, Петра боялись или презирали, ей же за общие со всеми слёзы были благодарны. А вот Иван Шувалов явно проиграл и, видимо, только теперь до конца осознал свою ошибку. Он не сумел сблизиться с Екатериной, надеясь отказом от действий в пользу Павла купить расположение нового государя. Но у Петра не нашлось для вчерашнего фаворита даже места за столом. Более того, он сразу после кончины Елизаветы ухитрился нанести вельможе чувствительную обиду.

«Удивительным был... поступок императора по отношению к камергеру Ивану Ивановичу Шувалову, — писал Шумахер. — Он вменил ему в вину, что тот сразу после кончины императрицы представил Петра дворцовой страже и отрекомендовал в качестве их будущего императора. Как будто-де не было ясно само собой, что внук Петра I и в течение многих лет официальный наследник престола должен принять власть вслед за императрицей Елизаветой!»²⁶

В отличие от Петра Фёдоровича Шуваловы понимали, что ситуация для подданных вовсе не так однозначна, как кажется на первый взгляд. Гвардейцам следует сказать, кто именно принял власть. Что и было сделано, но задело нового монарха. Впрочем, Пётр зла не держал. Отругав Ивана Ивановича и не посадив его за стол, он тем не менее шутил с ним. А позднее, по отзыву Штелина, снизошёл до дружеских утешений. Однажды, когда речь зашла о покойной Елизавете, у камергера невольно потекли слёзы. «Выбрось из головы, Иван Иванович, чем была тебе императрица, — сказал ему Пётр, — и будь уверен, что ты, ради её памяти, найдёшь и во мне друга»²⁷.

Профессору эта сцена показалась трогательной. А вот самому Шувалову должна была причинить боль. Ведь он ни при каких условиях не мог «выбросить из головы», «чем была» ему Елизавета. Задевая прежнего фаворита, император отталкивал от себя сильную придворную группировку. Мало того, что теперь Шуваловы должны были уступить первенство Воронцовым — будущей царской родне. Их ожидал полный уход со сцены. После смерти Петра Ивановича, которому государь устроил действительно великолепные похороны, более никто из клана не имел влияния на монарха. Из союзников они стали просто слугами. Такое не забывают.

Придя с развесёлого ужина в день кончины Елизаветы, молодая императрица не смогла заснуть «и начала размышлять о прошедшем, настоящем и будущем». Она говорила себе: «Ты знаешь, с кем дело имеешь, по твоим мыслям и правилам дела не поведут»²⁸. Почему ей вообще пришло в голову, что дела могут пойти по её «мыслям и правилам»?

Рюльер сообщал на первый взгляд фантастические подробности, которые могли бы объяснить подобные рассуждения. Француз узнал, будто Елизавета незадолго до кончины заставила племянника примириться с женой, тот якобы вернул Екатерине «прежнюю доверенность», а она «убедила его, чтобы не гвардейские полки провозглашали его, говоря, что в сём обыкновении видимо древнее варварство, и для нынешних россиян гораздо почтеннее, если новый государь признан будет в Сенате». За этим пассажем слышится голос отнюдь не Екатерины, а Панина с его излюбленным проектом ограничения власти монарха посредством одного из высших государственных органов. Недаром именно Никиту Ивановича называют главным информатором дипломата.

По словам Рюльера, Екатерина была уверена, «что в правлении, где будут соблюдаемы формы», она сможет скоро «подчинить всё своей воле». «Министры были на её стороне, сенаторы предупреждены. Она сочинила речь, которую ему (Петру. — О. Е.) надлежало произнести. Но едва скончалась Елизавета, император в восторге радости немедленно явился к гвардии и, ободрённый восклицаниями, деспотически приняв полную власть, отринул все противопоставляемые препятствия»²⁹.

Если вспомнить, что Пётр не сам «явился к гвардии», а его «представил караульным» как нового государя Шувалов, Екатерина же тем временем оказалась фактически изолирована у тела покойной императрицы, то придётся признать, что какие-то смутные отзвуки несостоявшегося участия Сената в провозглашении нового монарха Рюльер уловил. Возможно, сенаторы готовы были вступить в негласный союз с молодой императрицей. Если же прибавить немедленно последовавшее за кончиной Елизаветы распоряжение Петра о замене генерал-прокурора Сената и дважды повторенные в «Записках» слова Екатерины: «...моей инфлуенции опасаются», — то картина станет прозрачнее. Видимо, генерал-прокурор Я. П. Шаховской — человек легендарной щепетильности, у которого были трения с Петром Фёдоровичем по финансовым вопросам, — мог поддержать попытку ограничения власти самодержца.

О его добрых отношениях с Екатериной говорят её отзывы на страницах мемуаров: «Тело императрицы ещё обмывали, когда мне пришли сказать, что генерал-прокурор князь Шаховской отставлен по его прошению, а обер-прокурор сенатский Александр Иванович Глебов пожалован генерал-прокурором. То есть слывущий честнейшим тогда человеком отставлен, а бездельником слывущий и от уголовного следствия спасённый Петром Шуваловым сделан на его место генерал-прокурором... Чего ждать?»³⁰

Глебов был креатурой Шуваловых, а с недавних пор — Петра Фёдоровича. Вместо сторонника в лице генерал-прокурора Екатерина получила противника. Ей нанесли сильный удар. Чисто «дворовыми» методами Шуваловы действовали быстрее: вывели Петра к гвардейцам, провозгласили государем, устранили Сенат, «подкинув» на одну из высочайших должностей в государстве своего ставленника.

Однако им самим это отнюдь не пошло на пользу. Новый царь в первые же часы обидел бывшего фаворита, а через три дня после кончины Елизаветы забрал себе апартаменты начальника Тайной канцелярии Александра Шувалова. Кроме этой новости Екатерина услышала, что «в его покое, возле моих, будет жить Елисавета Романовна Воронцова»³¹.

Это было не просто оскорбление жены, рядом с которой в прежних комнатах великого князя селили фаворитку. Это было наступление на интересы клана Шуваловых, происходившее на фоне широких пожалований Воронцовым. У Штелина как всегда всё благопристойно. «Отличает родственников покойной императрицы при её погребении, — писал профессор о Петре III. — Дарит её двоюродной сестре, супруге канцлера графине Воронцовой, прекрасное имение на Волге (Кишора, прежнее поместье вдовствующей царицы, близ Твери, 4300 душ)»³². Кроме того, были заплачены долги канцлера и его супруги.

Рядом с этим перечислением фраза: «Обходится милостиво с прежним любимцем покойной императрицы» — звучит невыразительно. Милость пришлось покупать дорогой ценой: после кончины Елизаветы бывший фаворит передал Петру 106 тысяч рублей, которые прежняя государыня отдала ему якобы на хранение³³.

Один Пётр Иванович Шувалов оставался в чести. Возможно, император считал, что только ему и обязан, а его кузены — слабые союзники. До прямого столкновения с грозным елизаветинским дельцом не дошло: старший Шувалов вскоре умер, оплаканный монархом. Но при крутом нраве Пётр Шувалов вряд ли безропотно потерпел бы падение влияния своей семьи. Ведь в те времена истинную силу имели не люди, а кланы. Останься старший Шувалов жив, и картина шести месяцев нового царствования приобрела бы дополнительные жирные мазки...

Назначенный вместо Шаховского Глебов действительно не отличался чистотой рук, и связанные с его именем финансовые скандалы были хорошо известны. В 1760 году, служа генерал-кригскомиссаром, то есть отвечая за снабжение армии, он предложил переводить деньги для русских войск за границу через английских купцов. Такая операция была чрезвычайно выгодна британской торговой диаспоре в Петербурге и тем чиновникам, которые её обеспечили, так как часть суммы оседала на руках посредников. Дело остановил Шаховской как «вредное для казны»³⁴. Между тем наследник имел в происходящем свой интерес, поскольку близко сошёлся с английскими купцами и брал у них взаймы.