Между тем следовало подумать о Кронштадте, куда мог податься свергнутый государь, о флоте и об армии, находившейся за границей. Заговорщики — люди сухопутные — о морской твердыне вспомнили только около полудня и пришли в ужас. «Не представлялось понятным, чтобы император не подумал об этом порте и крепости, — писала Екатерина. — Надо было сделать водою только одну милю от Ораниенбаума, тогда как от города было четыре»12. В Кронштадт отправился вице-адмирал Иван Лукьянович Талызин, которого за глаза «считали погибшим». Однако ему удалось арестовать присланного от Петра III генерал-аншефа П. А. Девиера и привести гарнизон к присяге Екатерине.
Одновременно рескрипт получил генерал-поручик П. И. Панин, находившийся в Кёнигсберге. Ему надлежало сменить П. А. Румянцева в качестве командующего Померанским корпусом, поскольку последний был обласкан Петром Фёдоровичем и мог выступить на его стороне13.
«Она способна на всё!»
Низложенный государь далеко не сразу узнал о происходящем. «Утром, как только собрались гвардейцы, — доносил в Лондон Кейт, — несколько отрядов были посланы на Петергофскую дорогу, дабы никакое известие не могло достигнуть императора»14.
Штелин записал в своём дневнике под 28 июня: «В час по полудни Его величество со свитой... отправился в Петергоф, чтобы присутствовать там при всенощной праздника святых Петра и Павла. В два часа... мы прибыли туда и с изумлением узнали, что императрица отбыла в 5 часов утра одна... оставя нас в неведении обо всём, равно как и всех своих придворных дам и кавалеров. Тогда начались совещания о мерах, которые нужно было принять. Начались замешательства, от часу увеличивавшиеся, пока, наконец, в 91/2 вечера Его императорское величество и весь двор сели на галеру и яхту, чтобы отплыть в Кронштадт»15.
Действительно, путешествие из Ораниенбаума в Петергоф было и приятным, и весёлым. Гофмаршал двора Михаил Михайлович Измайлов, на которого император возложил почётную обязанность приглядывать за Екатериной, до середины дня не знал о её исчезновении. Служанки уверяли, что государыня ещё почивает; когда же гофмаршал заподозрил неладное и всё-таки заглянул в комнату, было уже поздно. «Измайлов, как был — при полном параде, в башмаках и белых шёлковых чулках... влез на скверную крестьянскую лошадь... и сломя голову помчался навстречу императору», — сообщал Шумахер. Бедняга застал государя в пяти верстах от резиденции в открытом фаэтоне в обществе «прусского посланника фон Гольца и некоторых дам». Отдувающийся и вспотевший гофмаршал выглядел жалко и был встречен насмешками.
Правда, желание Петра Фёдоровича шутить сразу пропало, когда Измайлов сообщил ему на ухо неприятную новость. По словам датчанина, Пётр «был совершенно ошеломлён». Фаворит государя генерал-адъютант Андрей Гудович, фон Гольц и присоединившийся к ним вскоре фельдмаршал Миних советовали «повернуть назад и обеспечить за собой кронштадтскую гавань». Но император не мог ни на что решиться; он продолжал бесполезный уже путь в Петергоф, теряя драгоценное время. Ему словно нужно было своими глазами удостовериться в отсутствии супруги.
На пороге дворца он встретил канцлера и спросил «испуганным голосом»: «Где Екатерина?» А получив ответ, что, по всем сведениям, уже в городе, «на мгновение глубоко задумался и тихо сказал с сильным чувством: “Теперь я хорошо вижу, что она хочет свергнуть меня с трона. Всё, чего я желаю, — это либо свернуть ей шею, либо умереть прямо на этом месте”. В гневе он стукнул тростью по полу». Потом приказал слугам принести ему русскую гвардейскую форму «вместо прусской с орденом Чёрного Орла, которую он до тех пор носил постоянно».
Слишком поздно! Если бы император показал гвардии своё уважение раньше, всё могло бы сложиться иначе.
Рюльер добавил к рассказу несколько ярких штрихов. Узнав о бегстве императрицы, Пётр воскликнул: «Что за глупость!» Потом потребовал выпустить его из коляски вон, некоторое время оставался на дороге, с горячностью расспрашивая «адъютанта». Наконец велел всем дамам выйти из экипажей и добираться в Петергоф по аллеям парка, а сам вскочил в карету с несколькими приближёнными и погнал лошадей.
Оба мемуариста — и Рюльер, и Шумахер — независимо друг от друга зафиксировали один и тот же порыв государя: своими глазами убедиться в исчезновении супруги. «Приехав, он бросился в комнату императрицы, заглянул под кровать, открыл шкафы, пробовал своею тростью потолок и панели и, видя свою любезную (Елизавету Воронцову. — О. Е.), бежавшую к нему... кричал: “Не говорил ли я, что она способна на всё!”»16. Рюльеру можно было бы не поверить, но Екатерина, со слов своих слуг — свидетелей сцены, подтверждала, что муж «искал её всюду, даже под кроватью»17. Курьёзное поведение для человека, который должен думать о спасении своей власти.
Переодевшись в комнате сбежавшей императрицы, Пётр потребовал, чтобы фельдмаршал князь Трубецкой и граф Александр Шувалов, которых он назначил полковниками Семёновского и Преображенского полков, отбыли в столицу: «Вам нужно быть в городе, чтобы успокоить свои полки и удержать их в повиновении мне. Отправляйтесь немедленно и действуйте так, чтобы вы могли когда-нибудь ответить перед Богом». Оба заверили государя в преданности, но «не успел Петергоф скрыться из виду, как они приказали кучерам ехать тихим шагом, полагая, что особых причин торопиться нет»18.
Поведение вельмож показательно: их, списочных генералов, носивших почётные военные чины, император превратил в действительных командиров полков, да ещё и приходил поразвлечься, наблюдая, как немолодые, обременённые брюшком или слабыми подагрическими ногами придворные тянут носок и учат этому рядовых. Никаким авторитетом в полках эти люди не обладали и даже рисковали разделить участь избитого конногвардейцами принца Георга, сунься они в город и начни призывать солдат к порядку. Для них безопаснее было пустить лошадей шагом и подождать развития событий. Фортуна явно не улыбалась Петру.
Тем временем Екатерина принимала уже не присягу, а поздравления с «благополучным восшествием на престол». Во дворце царила толчея. Ювелир Позье прибыл одновременно с канцлером Воронцовым, присланным от императора разузнать, как обстоят дела в столице. «Я ещё стоял за стулом императрицы, когда явился великий канцлер Воронцов... Она спросила его, затем ли он пришёл, чтобы присягнуть ей». А услышав отрицательный ответ, сказала: «В таком случае вы не прогневаетесь, если я вас посажу под домашний арест»19.
У Шумахера эта сцена полна драматических подробностей: «В Петербурге... канцлер вынужден был, как все, не исключая даже дам, вылезти из экипажа и пешком идти во дворец, где застал [Н. Ю.] Трубецкого и [А. И.] Шувалова. Они прибыли за несколько минут до него и теперь с язвительными усмешками рассказывали императрице о задании, данном им императором».
Из трёх эмиссаров Петра III только канцлер обратился к мятежнице с увещевательной речью. «Он сказал, что послан императором, чтобы дружески, но со всей серьёзностью призвать Её величество пресечь восстание немедленно, пока оно ещё в самом начале, и воздержаться впредь, как подобает верной супруге, от любых опасных предприятий. В этом случае не будет препятствий для полного примирения... Императрица и граф Воронцов стояли как раз у окна, и вместо ответа она предложила ему бросить взгляд» на площадь, запруженную народом, «и убедиться собственными глазами, что всё произошедшее есть выражение единодушной воли всей нации»20.
Екатерина хотела защитить своего дядю, принца Георга, от разгневанных конногвардейцев, но не успела. Принцу крепко досталось. Он был излишне строгим командиром, палочные удары сыпались направо и налево, но наступил день, когда, по народной поговорке, отлились кошке мышкины слёзки. «Я видел, как мимо проехал в плохой карете дядя императора, принц Голштинский, — сообщал Позье. — Его арестовал один гвардейский офицер с двадцатью гренадерами, которые исколотили его ружейными прикладами»21.
