Конечно, в этих словах много самолюбования. Однако мы знаем, что Екатерина действительно умела подчинять себе окружающих. Что же до Петра, то дальнейшее показало: он и правда не мог заставить себе повиноваться. В такие моменты великий князь становился жалок.

Униженный романом жены, он попытался действовать. Но не сам, а возбудив ревность Чоглокова: бедняга обер-гофмейстер с некоторых пор был влюблён в Екатерину⁴⁵. Во время одного из летних балов в Люберцах, новом имении великого князя, Пётр отозвал обер-гофмейстера в сторону и сказал, что «сейчас даст ему явное доказательство своей откровенности; он знает, без всякого сомнения, что Чоглоков влюблён в меня... но что он должен его предупредить...» Далее шёл рассказ о плутнях великой княгини. Во всём этом столько внутренней человеческой слабости, отсутствия самоуважения, что впору оставить поступок наследника без комментариев. Но разве в нём не заметно крайнее неравнодушие к Екатерине?

В то самое время, когда Бестужев пошёл на сближение с великой княгиней, другая группировка при дворе пыталась нащупать почву для союза с наследником. Оказывала ему услуги, поднимала шум из-за унизительной проверки, которую пытались подстроить люди канцлера. Такое поведение Шуваловых свидетельствовало, что они определились на будущее и решили связать свою судьбу с Петром Фёдоровичем. Нервируемая наветами с разных сторон, Елизавета предпочла сначала поддаться влиянию Бестужева, ибо он предлагал дело — во что бы то ни стало обеспечить престолонаследие. Но благодушие императрицы не могло быть долгим. Она никогда не поддерживала один и тот же лагерь до конца.

В феврале 1754 года у Екатерины появились признаки новой беременности. Однажды, когда великий князь в сопровождении кавалеров малого двора поехал кататься, доложили о прибытии императрицы. Великая княгиня со всех ног кинулась встречать государыню. Во время визита Елизавета с полчаса поговорила о «ничего не значащих вещах», бросая вокруг подозрительные взгляды, и удалилась. Услышав об этом, Салтыков заметил: «Я думаю, что императрица приходила посмотреть, что вы делаете в отсутствие вашего мужа». Дабы убедить недоброжелателей в полной невиновности Екатерины, «бес интриги», бывший в то время на прогулке с великим князем, взял с собой всех кавалеров малого двора, «как есть с ног до головы в грязи», и направился с ними к Ивану Шувалову, якобы с целью рассказать о поездке. Они мило побеседовали, но по вопросам, которые задавал фаворит, Сергей понял, что его подозрения были верны.

Итак, чего добивалась Елизавета Петровна? Ведь она сама подтолкнула молодую женщину к связи с Салтыковым. Зачем же было внезапным приездом пытаться застать влюблённых на месте преступления? Спектакль, который разыгрывала императрица, был рассчитан не на Екатерину, а на Шуваловых. Последние ничего не ведали о договорённостях государыни с Бестужевым, и Елизавета не считала нужным им об этом сообщать. Шуваловы старались внушить императрице подозрения зимой 1754 года, когда дело шло к благополучной развязке — новая беременность не обещала выкидыша.

Чтобы на время усыпить их бдительность, Елизавета поехала. Она ничем не рисковала, так как ей было известно, кто сопровождает Петра Фёдоровича (племянник и его супруга могли покидать дом только по личному разрешению императрицы). Формальность была соблюдена, преступники не пойманы. Злопыхателям надлежало замолчать.

Возникает вопрос: что заставляло государыню разыгрывать столь жалкую роль? Неужели она так зависела от клана Шуваловых? Мы уже заметили, что Елизавета никогда полностью не становилась на сторону той или иной партии. Их противостояние усиливало её собственные позиции, а преобладание то одной, то другой позволяло избирать относительно независимый курс и решать насущные проблемы. Зимой 1754 года обе группировки были исключительно важны для императрицы — наступил период своеобразного равновесия сил.

Ещё в мае 1753 года Бестужев представил государыне меморандум, доказывавший предпочтительность альянса с «естественным и нужным союзником» — Англией. Убеждая Елизавету, что её трудами будет достигнуто спокойствие Европы, а конвенция с Великобританией доставит ей «всемирную и громкую славу», канцлер на деле склонял монархиню к очередной договорённости о субсидиях. Тяжёлое положение русских финансов заставляло императрицу соглашаться с предложением Алексея Петровича. Осенью 1753 года канцлер сообщил британским коллегам, что Россия желает иметь три миллиона датских флоринов (около 300 тысяч фунтов стерлингов) за предоставление 55-тысячного корпуса. Предполагалось, что эти войска будут защищать Ганновер, курфюрстом которого оставался Георг II.

Тем временем партия Шуваловых ратовала за восстановление отношений с Францией, виновником разрыва с которой считали лично канцлера. Параллельно с переговорами об английских субсидиях шли тайные консультации о сближении с Парижем. Елизавета пока никак не участвовала в них, но позволяла группировке фаворита наводить мосты. Ещё в ноябре 1752 года путешествовавший по Европе обер-церемониймейстер русского двора граф Санти доносил о своих встречах в Фонтенбло с банкиром Исааком Бернетом, крупнейшим кредитором версальского кабинета. Тот интересовался, «склонился ли б наш Императорский дом принять от них нового министра и к отправлению своего взаимно во Францию». Конечно, Бернет задавал подобные вопросы не по личной инициативе.

Из Петербурга прощупать почву был отправлен владелец галантерейного магазина некто француз Мишель, сыгравший роль агента секретной дипломатии. Он дважды, в 1753 и 1754 годах, посетил Францию и попытался убедить министерство иностранных дел в желании Елизаветы Петровны восстановить отношения с Людовиком XV. Говорил Мишель не от имени императрицы, а ссылаясь на мнение своих влиятельных клиентов, недругов канцлера, — Петра и Ивана Шуваловых и Михаила Воронцова⁴⁶.