Но на этапе складывания заговора до роковой развязки было ещё далеко. Панин, несмотря на пожалованный чин и внешнее благоволение Петра, серьёзно задумывался о своём будущем. Видимо, государь действительно хотел поменять систему воспитания сына на военную. Это значило, что Никита Иванович должен расстаться с местом воспитателя потенциального наследника. 30 марта Гольц доносил Фридриху II, что император планирует послать Панина в Стокгольм, чтобы провести переговоры о включении Швеции в мирный договор между Россией и Пруссией45. Швеция нужна была Петру как союзник против Дании, и он всерьёз рассчитывал на её флот. Подобная миссия отрывала Никиту Ивановича от Павла. Между тем именно возможность представлять интересы цесаревича давала наставнику большой политический вес.
«Он стоял за соблюдение законности и за содействие Сената», — писала Дашкова о дяде и приводила свой ответ: «Я согласна с вами, что императрица не имеет прав на престол и по закону следовало бы провозгласить императором её сына, а государыню объявить регентшей до его совершеннолетия»46. Таким образом, партия знати стояла только за передачу Екатерине прав регентства до совершеннолетия Павла. «Я действительно предложила заговорщикам провозгласить великого князя императором, — заключала княгиня, — но Провидению не угодно было, чтобы удался наш самый благоразумный план»47.
Это описание не противоречит собственному рассказу воспитателя в беседе с Ассебургом. «За несколько недель до переворота Панин вынужден был вступить с солдатами гвардии в объяснения и обещать перемену, лишь бы воспрепятствовать немедленному взрыву раздражения»48. Со своей стороны Екатерина не слишком доверяла вельможе да и вообще заговорщикам из числа придворных. Этому её научил горький опыт опалы Бестужева. В 1758 году ни Алексей, ни Кирилл Разумовские, в отличие от канцлера, не пострадали. Но гетман пережил немалый страх. Тем не менее он пересилил себя, вновь примкнул к мятежникам и даже распорядился о печатании в подведомственной ему типографии Академии наук Манифеста о восшествии Екатерины на престол.
У Кирилла Григорьевича, как и у Панина, имелись личные причины присоединиться к заговору. То, что император издевался над ним на плацу, — ещё полбеды. Но Пётр захотел передать гетманство своему любимцу Андрею Гудовичу49, а это значило потерю очень высокого положения и очень солидного дохода.
Императрица очень осторожно упоминала о разногласиях в стане её сторонников. «Не все были одинакового мнения: одни хотели, чтобы это совершилось в пользу его сына (Павла. — О. Е.), другие — в пользу его жены»50. Вопрос о том, кто наденет корону после Петра, пока оставался открытым.
Презренный металл
Переворот, как и любое дело, требовал денег. Эта мысль почему-то вызывает стыдливое неприятие у одних учёных и злорадное торжество у других: подкуп солдат — первый признак неискренности их намерений, вместо патриотических чувств — звонкая монета. Между тем гвардия уже полгода не получала жалованья, но должна была на что-то жить. Если об этом не подумал император, то подумали его противники.
У французских авторов, писавших по горячим следам о «петербургской революции», мелькают сообщения, будто государыня «раздала золото, деньги и драгоценности, которыми обладала»51. Прусский посланник Гольц в конце августа 1762 года доносил Фридриху II, что «Панин... давно уже снабжал императрицу суммами, которые были употреблены на подготовление» переворота52.
Негодование служивых против Петра Фёдоровича только усиливалось тем, что материальную помощь они получали не от законного государя, а от его жены. 25 июня, за три дня до переворота, французский поверенный в делах Лоран Беранже доносил в Версаль: «Весьма ощущается недостаток в средствах. Никто не получает причитающегося ему жалованья, и ропот недовольства возрастает с каждым днём... Уверяют, что мятежный дух распространился уже до Казани. Но это не мешает царю находиться в самой надёжной безопасности. Он проводит время в Ораниенбауме, окружённый своими солдатами, даёт балы и посещает оперные представления. С ним самые красивые женщины, мужей которых я вижу грустно прогуливающимися в городских садах»53.
Обратим внимание на последнюю деталь. 28 июня окажется, что многие мужья — офицеры, чиновники и придворные — примкнули к Екатерине, а их жёны остались в свите Петра III. Бедняжкам пришлось пережить и плаванье в Кронштадт, и угрозы императора сделать их заложницами, чтобы заставить взбунтовавшихся супругов сложить оружие... Что ж, и такие причины бывают у переворотов.
Вернёмся, однако, к презренному металлу. Екатерина ясно сознавала нехватку денег. Ей последовательно отказали в помощи британский, французский и австрийский послы. Управляющий имениями Екатерины Джованни Микеле Одар обратился к представителям английской торговой колонии и занял 100 тысяч у купца Фельтена54.
Приготовления заговорщиков не могли не вызывать беспокойства у тех, кто догадывался, куда клонится дело. Самые далёкие от комплота люди ощущали тревожную обстановку. Придворный ювелир Иеремия Позье однажды, присутствуя на ужине в Ораниенбауме и наблюдая за поведением императора, с тревогой сказал своей соседке, супруге канцлера Анне Карловне Воронцовой: «Что вы обо всём этом думаете? Я очень боюсь, как бы не случилось чего-нибудь ужасного». В ответ почтенная дама залилась слезами: «Я имею повод быть ещё менее спокойна, чем вы»55.
Британский посол Кейт тоже замечал неладное. «Он часто говорил в интимном кругу, что император точно намеренно старается навлечь на себя всеобщее неудовольствие, а может быть, и презрение, — вспоминала Дашкова. — ...Однажды он мне сообщил, что в городе распространились слухи, что в гвардии готовится бунт и что главной причиной его была нелепая война с Данией»56.
Оба приведённых разговора относились к началу июня 1762 года. До развязки оставалось совсем немного. Надо отдать Кейту должное: он всё-таки сквозь зубы цедил в Лондон тревожную информацию. 6 июня дипломат высказался прямо: «Ныне Его величество попал в руки наихудших людей»57. Позднее даже Гольц признавал, что именно принц Георг, дядя императора, «много споспешествовал к возбуждению народной ненависти против немцев и ускорил падение своего повелителя», чему помогло «дурное обращение этого принца с... войском»58.
Переписка русского императора с Фридрихом II показывает, что Пётр был готов облагодетельствовать кумира, но не прислушивался к его советам. Даже на расстоянии Фридрих чувствовал накалявшуюся атмосферу. Двадцатью годами ранее, в декабре 1741 года, он писал по поводу переворота, возведшего на престол Елизавету Петровну: «Единственное, что может встревожить тех, кто ставит на Россию, есть мысль, что гвардейцы русские, постепенно войдя в роль римской преторианской гвардии, пристрастятся к перемене своих государей, отчего никто на добрые отношения с Россией полагаться не сможет, ибо во всякую минуту ожидать придётся нового переворота»59.
Теперь доверенные лица короля Бернгард Вильгельм Гольц и прибывший ему на помощь флигель-адъютант Фридрих Вильгельм Шверин доносили об обширном заговоре, зревшем под боком у беспечного императора: «Первый и самый опасный человек здесь, — писал Шверин 8 апреля, — это Иван Иванович Шувалов, фаворит покойной императрицы. Этот человек, живущий интригами, так хорошо умел уладить свои дела... что государь поручил ему Кадетский корпус и главный надзор за дворцом... Я пространно говорил об этом с императором и даже назвал имена опасных лиц, но Его величество отвечал, что... он дал им столько занятий, что у них нет досуга думать о заговорах»60.
Над предупреждением Шверина относительно Шувалова принято потешаться. После переворота Фридрих II с раздражением писал Гольцу: «Лица, на которых смотрели как на заговорщиков, менее всего были замешаны в заговоре. Настоящие заговорщики работали молча и тщательно скрываясь от публики»61. Однако, может быть, параллельно вызревало два заговора, об одном из которых мы почти ничего не знаем?
