— Ты куда?

— К себе в комнату.

— А чем ты там занимаешься? Чем-нибудь грязным?

— Нет, маман.

— Ты что, врешь мне? Ты же мужчина. Все мужчины трогают себя, как животные. Это омерзительно.

— Нет, маман. Я просто читаю.

— Всякую грязь, наверное. Держи в поле зрения Библию. Пусть она почаще попадается тебе на глаза, это послужит тебе напоминанием.

— Да, маман, — сказал он.

Комната Перека была стерильной, как келья монаха. Там стояла узкая койка с одеялом и маленькой подушкой. Письменный стол и стул. Рядом с кроватью — тумбочка с ночником. Над кроватью висело распятие. На стенах — ни фотографий, ни плакатов, ни каких-либо иных проявлений, которые говорили бы о его прошлом или характере. Маман бы этого не одобрила, а самому Переку было плевать. Он тут только спал. Настоящая жизнь проходила не здесь. Он прилег на кровать и уставился в потолок, выжидая.

Через полчаса Перек спустился в гостиную — маман уже спала. Он подошел к ней, схватил за волосы и встряхнул. Она что-то промычала, но не проснулась. Вернувшись к себе, Перек захлопнул и запер дверь — так, на всякий случай. Потом открыл дверцу гардероба, отодвинул в сторону висящую одежду, взял стул, который стоял возле письменного стола, и перенес его в шкаф. Встав на стул, Перек потянулся, открыл маленькую потайную дверцу и взобрался в единственное место, где он чувствовал себя живым.

Мир Анны.

Чердак был слишком низким, чтобы выпрямиться в полный рост, но Перек оборудовал его всем необходимым. Подушки, старый компьютер и принтер. Видеоплеер с наушниками. Стопки дисков — главным образом записи с Анной. Повсюду были развешаны на кнопках распечатанные на принтере фотографии Анны Мэйхью на разных этапах ее карьеры, афиши с ее изображениями, статьи о ней.

Перек уселся на подушку перед компьютером, включил его, подсоединился к Интернету и привычно набрал в поисковике «Анна Мэйхью». Сегодня появилось новое сообщение о том, что Анна собирается почтить своим присутствием открытие отремонтированного кинотеатра, где крутили классику. Перек сохранил текст.

В Гугле можно найти что угодно. Замечательная штука.

Потом он произвел поиск по изображениям. Экран заполнился ее крошечными портретами. Перек расслабился. Достал коробку и извлек оттуда фотографии с обнаженной Анной, заляпанные кровью. Дрожащими пальцами дотронулся до снимков. Разделся. Его тощее голое тело было покрыто маленькими шрамами. Перек лег на пол и стал мастурбировать, держа фотографии на уровне груди. Потом еще разок поколотил себя кулаками. Когда делаешь такие вещи, приходится расплачиваться. Перек не верил в Бога, но, чтобы утратить чистоту, Бог и не нужен. Необходимо поддерживать равновесие. Он достал отцовскую опасную бритву, единственное, что осталось ему от старика. Ступни были уже испещрены небольшими порезами, которые весь день кровоточили, и теперь подошвы приобрели цвет охры. Он сделал еще по одному болезненному разрезу на каждой ноге. Завтра ему снова придется страдать, но дело того стоило.

Кинотеатр «Безмятежные дни» в деловой части Лос-Анджелеса простоял закрытым более тридцати лет. Он напоминал дряхлого пенсионера, сидящего на Бродвее и десятилетиями наблюдающего, как соседняя территория движется от расцвета к упадку, а теперь, отражая попытки вдохнуть в город новую жизнь, снова к расцвету. Все идет по кругу — если ждать достаточно долго, ты это заметишь. Торговцы наркотиками, а также маленькие этнические семейные магазинчики и дома, в которых жили их хозяева, сменились геями и успешными представителями богемы, но сначала повеяло запахом новой недвижимости — это всегда случается задолго до того, как серьезные игроки на рынке сообразят, что произойдет. Самая полезная для богачей функция художников всегда заключалась в нюхе последних на недвижимость. Достаточно было найти какого-нибудь мазилу, выследить, где его логово, потом купить дом и заплатить за то, чтобы богемная задница прежнего хозяина убралась куда подальше. Дело верное, и в центре Лос-Анджелеса именно так все и происходило: денежные мешки вытесняли художников, а студии на чердаках превращались в пентхаусы с семизначной ценой. Впрочем, торговцы наркотой здесь тоже остались, но теперь они ездили на «Порше» и снисходительно позволяли своим девочкам отплясывать с обколотыми молодыми киношными боссами в клубах, которые росли вокруг Стэйплс-центра как грибы после дождя.

В начале прошлого столетия «Безмятежные дни» были драматическим театром. На его сцене Сара Бернар предъявила публике свою странную, но не лишенную очарования интерпретацию «Гамлета». Но потом театр приказал долго жить, и на его месте возник популярный мюзик-холл, а в двадцатых и начале тридцатых — кафешантан со стриптизом. Когда на страну обрушилась Великая депрессия, стало очевидно, что американцы с радостью расстаются с пятицентовыми монетками, лишь бы только посмотреть кино (уже со звуком!), ведь оно помогало им ненадолго высвободиться из тисков суровой реальности. В этот период «Безмятежные дни» превратились в кинотеатр. Личности вроде Дика Пауэлла и Мины Лой[34] мелькали на экране «Безмятежных дней» до середины пятидесятых, когда наступила эпоха телевидения. Кинотеатр кое-как доковылял до шестидесятых, эры Водолея и свободной любви, и в нем воцарилось порно. Линда Лавлейс делала минет Джонни Холмсу[35] на том же самом экране, где когда-то танцевали Фред и Джинджер.

«Тут за подходящими метафорами далеко ходить не надо», — думала Анна.

Первый владелец умер и завещал заведение своему сыну. Потом сын тоже умер и оставил «Безмятежные дни» троим своим отпрыскам. Отец-то думал, что делает им большое одолжение, но наследники, разумеется, немедленно перегрызлись. Кинотеатр стал предметом тяжбы, затянувшейся на двадцать три года и чуть не обанкротившей все семейство, зато детишки их адвокатов попали в престижные учебные заведения. Наконец до наследников-внуков дошло, что: а) эта старая рухлядь сжирает все их средства до последнего цента, б) всякий раз, как один из них умирает и делит свое наследство между потомками, их доля оказывается все меньше и меньше, и в) каждый из них сможет скинуть со счетов огромную сумму налогов, если только им удастся найти какого-нибудь дурака, который пожелает купить развалину, тем более что эта сучка Анна Мэйхью и ее льстивая, но ничего не соображающая в делах свита убедили городской совет присвоить зданию статус исторической достопримечательности, и теперь его невозможно ни снести, ни перепродать под снос. А кому на хрен нужен кинотеатр, которому сто лет в обед, построенный еще в эпоху немого кино?

О, за проведенные в Голливуде годы Анна Мэхью многому научилась…

На площади перед кинотеатром была воздвигнута небольшая временная сцена. Пока перед ней собиралась толпа, Шпандау, Анна и Пам ждали за дверями. Управляющий кинотеатром и прочий персонал сновали туда-сюда, заканчивая последние приготовления к показу фильма: великолепно восстановленной 35-миллиметровой «Леди Евы»[36] с Барбарой Стэнвик и Генри Фондой. Это был один из любимых фильмов Анны, классика, на которой она росла в Техасе. Она даже пыталась запустить в производство ремейк фильма, чтобы сыграть в нем ту же роль, что и Стэнвик, мечтала об этом, сколько себя помнила. Но стоило ей только кому-нибудь об этом заикнуться, и на нее начинали пялиться как на ненормальную. Никто понятия не имел, о чем она толкует, никто этого фильма даже не видел. Может, лучше «Бонни и Клайд»? Вот это, черт возьми, настоящая классика. Подумай только о новейших спецэффектах, которых не было во времена прежнего режиссера, как там его…

«Нет, — сказала Анна, — спасибо большое, мать вашу». Но когда-нибудь нужный момент придет, всегда повторяла она. «И вот теперь я уже слишком стара. Мне уже никогда этого не сделать». Что, впрочем, не мешало ей продемонстрировать старую версию фильма, затолкать его в их глотки. Вот вам, дремучие, невежественные козлы. Вот как выглядит хороший фильм. Поначалу она тревожилась, что ее затея обернется провалом, что никто не придет. Но пиарщики поработали неплохо, да и сама Анна неоднократно прошлась по этой теме в самых разных ток-шоу на местном телевидении, причем действовала с энтузиазмом, какого не проявляла, даже рекламируя свои собственные фильмы. Вложенные усилия окупились. Площадь наполнялась народом. Поговаривали даже, что не все поместились и часть людей стоит на прилегающей улице. Публики оказалось куда больше, чем Анна рассчитывала, и сердце ее бешено колотилось. Впервые за несколько лет она гордилась проделанной работой.