В 1911 году Г. С. Виноградов приезжает в Петербург и продолжает образование на Высших педагогических курсах. В 1913 — 1915 годах появляются его первые публикации по этнографии. В одной из них, в «Песнях отживающего поколения»[223], он использует записи протяжных песен, которые исполняла его мать. В 1916 году Г. С. Виноградов получает серебряную медаль Русского географического общества по отделению этнографии, о которой и вспоминает в автобиографии.

В 1913 году Г. С. Виноградов возвращается в Сибирь, учительствует в с. Коркино Енисейской губернии. В 1915 году он начинает преподавать русский язык и литературу в частной женской гимназии в Чите, а затем в Высшем начальном училище у себя на родине.

Не имея высшего образования и чувствуя необходимость получить его, Г. С. Виноградов в 1918 году становится «студентом неопределенного курса» заочного отделения Иркутского университета В 1920 году он заканчивает его и, как сказано в автобиографии, сдает магистерский экзамен и становится стипендиатом для подготовки к профессорской деятельности. В 1920 — 1921 годах Г. С. Виноградов заведует русским отделом в Иркутском музее народоведения. С 1925 года — он профессор университета.

«Иркутский период» — наиболее плодотворный в научной деятельности Г. С. Виноградова. На этот период приходится основное число его интереснейших и фундаментальных публикаций, многочисленные экспедиции, плодотворнейшее сотрудничество с Восточно-Сибирским отделом Географического общества. В «Сибирской живой старине», членом редакции которой он является, публикуется ряд его знаменитых статей, посвященных детскому быту и фольклору. Однако следует отметить, что у наших современников зачастую складывается несколько одностороннее впечатление о научном наследии Г. С. Виноградова: его имя исключительно связывают с работами, посвященными детскому фольклору и этнографии детства. Это далеко не так. Библиография научных трудов сибирского ученого составляет около 100 публикаций (при этом практически невозможно выявить его статьи в «Сибирской советской энциклопедии»)[224], несколько его неопубликованных работ хранится в архивах. Многие из трудов Г. С. Виноградова представляют собой фундаментальные исследования фольклористического и этнографического характера: он автор работ по народной медицине, «обмиранию», причитаниям и проблемам фольклоризации литературных произведений.

В 1930 году после закрытия Иркутского университета Г. С. Виноградов переезжает в Ленинград, где уже обосновался его коллега и один из наиболее близких друзей М. К. Азадовский[225]. Г. С. Виноградов работает в Пушкинском доме, в ряде научноисследовательских институтов Академии наук (по договорам), в 1940 году его приглашали работать в Институт этнографии. Несмотря на то, что он постоянно публикуется, комментирует «Народные русские сказки» Афанасьева, участвует в работе над Словарем современного русского литературного языка и в ряде других академических изданий, создается впечатление его неустроенности в Ленинграде. Последние годы его жизни крайне запутаны. Иногда он выезжает в Сибирь. Иногда пропадает из поля зрения друзей на целые месяцы. Работает в основном «в стол». Многие его планы, как свидетельствует его архивное наследие, остаются нереализованными. Предлагаемые издательствам заявки на книги не принимаются. Жизнь отягощают болезнь, семейные трагедии. В 1942 году сгорает в Павловске часть его личного научного архива. В этом же году он эвакуируется сначала в Углич, а затем в Алма-Ату. Скончался Г. С. Виноградов и похоронен в 1945 году в Ленинграде. Точное место захоронения, к сожалению, не известно.

В настоящем издании перепечатываются две статьи Г. С. Виноградова: «Детская сатирическая лирика»[226] и «Детские тайные языки»[227], опубликованные в 1929-е годы в Сибири и с тех пор практически не переиздававшиеся[228]. Отметим, что лишь в последнее время стали появляться работы, продолжающие научную разработку как жанра дразнилки, так и форм детских тайных языков[229].

А. Ф. Некрылова и В. В. Головин

Г. С. Виноградов

Детский фольклор не пользуется особым вниманием собирателей и исследователей. В этой области мы имеем только случайные записи да несколько больших этнографических сборников, где среди прочего материала нашли приют и разнообразные детские песенки, присловья, прибаутки и проч. Таковы собрания Чубинского, Шейна, Соколовых; из сибирских собирателей можно назвать Арефьева, Станиловского, Молотилова.

Поскольку можно судить, опираясь на эти немногие материалы, детский фольклор не является чем-то односоставным или однородным. Термином детский фольклор можно обозначить всю совокупность словесных произведений, известных детям и не входящих в репертуар взрослых[230].

К детскому фольклору мы относим жеребьевки и считалки, некоторые скороговорки и прибаутки, многие песенки, рацейки{1} и тексты рождественского славления, потешки, песенки заговорного характера и т. д.

В этих видах словесных произведений нетрудно заподозрить не только связь с общим фольклором, но и прямое влияние творчества взрослых. Благодаря такой связи иногда стираются и не всегда улавливаются границы между общим фольклором и детским словесным творчеством. Отсюда — отсутствие договоренности во взглядах на детское словесное искусство. Так, одну из разновидностей, обычно относимую к детскому фольклору — именно песенки о разных домашних животных, насекомых и зверях, — Шейн отказывается включить в «разряд детских песен». Песни о животных «в значительной степени потеряли интерес в среде народа для людей старших поколений». Если они сохраняются, то лишь потому, что являются «самым желанным, самым удобным и подходящим средством занимать и забавлять приятным образом своих и чужих малюток... Если эти малютки, выросши и возросши до отроческих лет, сами с удовольствием начинают часто употреблять эти самые песенки и прибаутки, то это обстоятельство никоим образом не дает еще нам права выдавать их за такой памятник народного творчества, по которому будто можно изучать язык, быт и психическую жизнь крестьянских детей»[231].

Считая это замечание не лишенным оснований, невозможно все же принять его целиком. Не говоря уж о том, что дети перенимают от взрослых только доступное им, близкое, отвечающее их настроению, нельзя не иметь в виду, что названный вид фольклора, идущий в детскую среду от взрослых, в отношении темы, образов, языка, мелодии очень близок детскому миру. Поэтому мы имеем право говорить о нем именно как о детском фольклоре.

Эти замечания относятся и к так называемым потешкам, т. е. словесным произведениям, определяемым Шейном[232] как «песенные прибаутки и приговоры, которыми дети, вышедшие из младенческого возраста, уже начинают сами себя тешить и забавлять».

Влияние взрослых — посредственное в одних случаях и непосредственное в других — здесь несомненно. Безошибочно распознать в напеваемых или присказываемых детьми стихотворениях самобытное и усвоенное от взрослых не всегда удается; однако внимательные наблюдения во многих случаях обнаруживают в них следы творческой обработки, принадлежащей детям, или приурочение их к тем или иным потребностям, выполненное детьми.