Ворона давно привыкла к похоронным процессиям и плачущим поминальщикам. Лишь иногда залётные сороки и галки тревожили ее покой, норовя утащить то, что полагалось ей по праву.

— Отпустите, пожалуйста, отпустите! — разнеслось по тишине кладбища. Ворона повернула голову, разглядывая новое действующее лицо. Дюжий молодец тащил к пентаграмме кладбищенского сторожа. Он держал бедолагу за шиворот, а ещё один шагал позади, наставив на бедолагу пистолет со странным длинным стволом.

— Отпустите, — лепетал сторож, — Христом Богом прошу.

Дюжие молодцы молча дотолкали бедолагу до пентаграммы. К тому времени сторож уже рыдал, ковыляя на ватных ногах.

Ворона замерла в ожидании. Очень редко на кладбище происходило что-либо действительно интересное. А тут такое!

Эти, вообще, не проронили ни слова, будто вовсе не нуждались в людской речи. Они вскоре встали в круг и от одного к другому быстро начал передаваться нож. Мрачные типы по очереди легко оцарапывали себе ладонь, делали шаг, и прикасались к лицу дрожащего сторожа, оставляя на коже кровь.

— Что тут происходит⁈ — раздался громкий хриплый выкрик. Ворона быстро обернулась. Могила была с дальней стороны кладбища, там до примыкающей к крайним оградкам убогой дороги было всего шагов двадцать. И сейчас там стоял конный разъезд из двух городовых. Одетые в серые шинели с шашками на перевязях и кобурами на портупеях, они вели себя как опытные кавалеристы.

Сектанты даже не повернулись. Лишь тот, что с длинным пистолетом, поднял холодные глаза на верховых. Он отвёл в сторону руку и один из молчунов полоснул ножом по его ладони. Стрелок, оставив кровавый след, быстро провёл по лицу сторожа, который к тому времени уже стоял с мокрыми от страха штанами.

— Я повторяю! Что здесь происходит⁈

В это время сторож дёрнулся и повёл плечами. Выражение его лица сменилось с испуганного на брезгливое.

— Неудобное тело, — протянул он.

Молодчик с пистолетом отпустил сторожа и сделал шаг назад, а конный наряд приблизился к сектантам ближе, достав при этом оружие.

— Мы выполнили часть сделки, — раздался голос. От неожиданности ворона даже каркнула. Оказывается, молчуны умеют говорить. По крайней мере, тот, что с пистолетом. — Теперь твой черед.

— Ваш. Не твой, а ваш, — почти вежливо поправил его сторож, наклонив голову сначала вправо, а потом влево, словно разминая.

— Твой! — громко произнёс пистолетец. — Не надо шутить с Единством! Исполняй договор!

— Да, твою мать, что происходит⁈ — закричал городовой, привстав на стременах. С одной стороны ничего страшного не случилось. Все живы и здоровы. Но сатанинские штучки говорили об обратном.

— Я сейчас объясню, — ласково произнёс сторож. Он шагнул мимо расступившихся молчунов. С очередным его шагом лошади встали на дыбы. Один из всадников не удержался и упал с седла. Он тотчас выгнулся на траве, так как ударился спиной и отбил дыхание. С губ срывался сдавленный хрип.

Сторож подошёл ещё ближе, и лошадь сперва замерла, а потом упала набок, подмяв под себя второго седока. По кладбищу разнёсся протяжный крик боли. Лошадь брыкнулась и быстро встала на ноги, а после они обе с пеной у рта и с ужасом в глазах умчались восвояси, оставив своих седоков валяться на земле.

Ворона перепрыгнула с ветви на ветвь. Зрелище было поистине знатным. Один из демонов преисподней заключил сделку с какими-то молчунами, что смели грубо тыкать ему. И все это прямо сейчас.

Сторож с дикой усмешкой подошёл к тому, кто отбил спину, и наклонился. Он дотронулся ладонью до лица городового, а потом медленно поднял руку с растопыренными пальцами. От ногтей к лицу тянулись тонкие, как паутина, мерцающие жёлтым нити. Секунду спустя они растаяли, а городовой замер с ничего не выражающим лицом юродивого.

Сторож ласково поглядел на второго всадника, орущего и держащегося за ногу. Первый молча встал и достал шашку.

— Никодим! Помоги! — орал раненый, но его товарищ молча подошёл и взмахнул клинком.

Ворона с замиранием сердца глядела, как один полицейский увечит другого с монотонностью нежити, хотя он точно был жив.

— Достаточно! — прокричал пистолетец. — Твои действия нецелесообразны!

— Все имеет смысл, — ласково произнёс сторож, — Я ещё улыбку не вырезал. Это же так весело.

— Уходим!

Молчуны и выродок бездны ушли, оставив ворону в одиночестве. Но вскоре тишину нарушило пыхтение паровой машины. На дороге появился трактор, на подножке которого стоял высокий светлый мужчина в сюртуке. Другой мужчина сидел в кабине, и ещё один парень ехал в телеге вместе с закованными в броню барышнями.

Зрелище продолжалось.

— Это что за зайка⁈

С такими словами и ещё с гневным выражением лица влетела ко мне в кабинет Ольга. Дверь с шумом ударилась о стенку, а из коридора прозвучало затихающее эхо.

Влетела она, одетая в голубую шёлковую ночную рубаху, подол которой касался пола, и лишь изредка показывал домашние тапочки, скромно прячущиеся от всего мира на ногах своей хозяйки.

Прошло всего два дня с момента обновления наших отношений, а Ольга уже полностью обосновалась в моем холостяцком жилище, наполнив его своими вещами.

— Кто она⁈ — жена быстро подошла к столу и швырнула на столешницу конверт, проскользнувший по лакированному дереву и упавший мне на колени. — Я требую объяснений! Кто она⁈

В тишине помещения было слышно, как часто и тяжело дышит Ольга. Ее грудь то поднималась, то опускалась, словно супруга пробежала целую версту. В то же время губы были поджаты, а глаза испускали молнии. Казалось, от разрядов ярости на столе вспыхнут бумаги.

В свете настольной керосиновой лампы, разгоняющей полумрак опускающегося на город весеннего вечера, искры злости смешивались в широких зрачках с бликами дрожащего огня. Это придавало ее облику немного мистицизма. Даже непонятно, кто из девочек в самом деле ведьма.

Я поглядел на часы, показывающие почти полночь и поднял конверт, который оказался на поверку уже открытым. На жёлтой почтовой бумаге помимо черных и синих штемпелей каллиграфическим почерком было выведено: «Женечке Тернскому от его Заики», а ещё конверт едва уловимо пах женскими духами.

Я вытряхнул из конверта одинокий листок, развернул и прочёл.

«Папеньке плохо. Проститься хочет. Я вся в горе и слезах».

— Ну! — снова заговорила Ольга, а потом понизила голос и процедила сквозь зубы. — Ничтожество. Обманщик. Кобель похотливый.

На ее глазах навернулись слезы, которые она не скрывала, а я встал из-за стола, держа в руках письмо, и подошёл поближе.

— Не нужно читать моих писем.

Мой голос был спокоен, а вот Ольга сорвалась на крик.

— Провались ты пропадом!

Ее рука взметнулась, норовя ударить меня по щеке, но я успел перехватить за запястье. У меня перед глазами слегка поплыло и начало двоиться, в висках стал слышен стук. Как всегда бывало при несильном приступе, когда мои внутренние «Я» не могли поделить мой разум и тело.

— Отпусти! Подлец! Женя никогда не опустился бы до такого. А ты… ты выродок! Знать тебя не желаю! — продолжала выкрикивать Ольга.

Я вздохнул, собирая мысли воедино, и поднял бумагу на уровень лица.

— Во-первых, это не Зайка, а Заика. От слова заикаться. Максимилиан Заика. Это адъютант Бодрикова. Я ему как-то рожу набил, он, видимо, так отомстить решил. Но само письмо требует срочно прибыть к барону. А во-вторых, не надо истерии. Я не тот Женя, каким был раньше.

— Тебе плевать на меня, — зашмыгала носом Ольга. — Я три года не знала, как мне быть. Я ждала случая, а ты… тебе лишь бы под юбку залезть.

— Мне сейчас тяжело, — медленно начал я, тщательно подбирая слова. — Я три года пытался собрать из осколков душ двух человек что-то похожее на целое. А сейчас ты врываешься и пытаешься разбить это.

— Женечка любил меня, — тихо заплакала Ольга, — а ты не он.

— Тот Евгений Тернский, часть которого внутри меня, сейчас упал бы на колени и стал целовать твои руки. Он неисправимый романтик и идеалист. Тот Марк Люций, что тоже во мне, сейчас бы ударил тебя по лицу, а потом взял бы силой, потому что ты ему тоже нравишься. Из-за всего этого я стараюсь жить рассудком, и не надо делать так, чтоб грань треснула. Ведь я сейчас мистер Хайд и доктор Джекил воплоти. Недавно даже городового избил.