— Сашка, держи его!

Никитин понял меня правильно, и быстро подскочив к горе-террористу, придавил оного, уперев ему в грудь приклад длинной винтовки. Я же дёрнул за рукоятку срочного сброса кирасы и выскочил на сырую траву. Ноги сразу намокли, но я не обратил на это внимание, и вынул из ослабшей хватки механической перчатки клинок, надрезал рукав и с силой дёрнул его. В пальцах остался клок светло-серой плотной ткани, а из-под содранного ногтя большого пальца потекла кровь. И в такие моменты я очень радуюсь, что не чувствую боли.

Потянув ткань за края, я оторвал от неё длинную полосу, на которой остались красные капли. Полученный лоскут упорно не хотел залезать пленнику в рот, а при процессе разжатия челюстей казалось, что он откусит мне пальцы. Засунув кляп, я прижал раненую руку пришлого к земле коленом и начал наматывать на неё тугую повязку, позволяющую остановить кровотечение. Пленник попытался вырваться, но не смог, будучи придавленным Сашкой, который опустился на колени и упёрся в террориста ладонями. Вылезти из-под кирасира было равнозначно тому, чтоб сдвинуть в сторону сейф.

Я наклонился над лицом пришлого, который мычал сквозь кляп и дёргался, а потом похлопал по его щеке.

— Ну всё, парниша, сейчас ты от нас никуда не денешься.

К тому моменту, когда мы донесли пленного до особняка, все, кто спал проснулись и собрались в столовой. Кухарка Маша бегала на кухню и приносила тарелки, кружки, кастрюли с разной едой. Ольга с некой толикой безразличия ковырялась в омлете с ветчиной. Анна ела толчёную картошку со свининой поджаркой и оливками из моего запаса. Воспитанница института благородных девиц пыталась наверстать упущенное в учебном заведении время и попробовать всё вкусное. Настенька залила манную кашу знатной порцией вишнёвого варенья, и запивала всё это сладким какао. Мужчины больше налегали на котлеты. Перекрученное на мясорубке мясо было для них в новинку, как и диковинная картошка. Огнемила сидела и чинно пила кофий, из моей, между прочим, чашки, и с умным видом листала шуршащие свежей бумагой утренние газеты. Не знаю, умела ли она читать наше письмо, но фотографии разглядывала очень внимательно.

При нашем появлении все замерли и с любопытством уставились. Я осторожно, чтоб не сломать стулья, протопал в грязной кирасе к дальнему углу и пододвинув ногой стул, посадил на него парня, связанного обычной бельевой верёвкой, сорванной нами с жерди в одном из дворов трущоб. Тот со стоном чуть не завалился набок. И пришлось от этого придерживать пленника за плечи. Зашедший следом Сашка, тоже испачканный размазанной травой и жирной грязью, особенно на коленях и локтях, нёс его оружие.

— Могута, — произнёс я, присев на табурет, жалобно скрипнувший от веса стальной туши кирасира. Было удивительным, как он не соизволил сломаться, а выстоял перед невзгодами. Когда гридень встал с места, прихватив серебряную вилку с наколотой на неё котлетой, я продолжил: — Вытащи ему кляп.

Могута подошёл к парню, меланхолично глядящему на всех, и положив левую ладонь на один из своих подсумков, потянул за кусок белой ткани, бывшей когда-то рукавом моей сорочки. Пленник продолжал смотреть на нас, облизывая пересохшие губы, а мне не верилось, что он мог быть машиной. Уж слишком по-человечески он выглядел. Он дышал, он нервничал, и он слепо щурился в ярком помещении. А до этого он плакал. Не могут быть машины столь человечными.

За моей спиной кто-то несколько раз стукнул вилкой по тарелке, а потом с шумом швыркнул горячим питьём. Парень быстро перевёл взгляд на едока и сглотнул. В тишине раздалось громкое урчание его живота. Он был бледен от некоторой потери крови, вздрагивал и морщился от боли в простреленной ладони, но при этом очень сильно хотел есть. Я ухмыльнулся и сделал пол-оборота, поискал глазами Машу, а потом поднял руку, поманив её к себе.

— Две чашки кофия, две яичницы с беконом и бутыль той самой инопланетной со шкаликами. Будем разговор вести.

Кухарка кивнула и быстро спряталась в ведущей на кухню двери. Я же развернулся к пленнику.

— Ну, безымянный, помирать ещё будем?

Тот слегка покачал головой, и снова сглотнул.

— Я не хочу. Я жить хочу.

— А почто на берегу стреляться вздумал? — произнёс я, внимательно вглядываясь в лицо парня.

— Так требовала системная процедура, — ответил тот.

— А сейчас не требует?

— Сбой процедуры. Пакет мотиваторов деактивирован, — произнёс пленник, бросая голодные глаза на открытую дверь кухни, откуда доносилось быстро усиливающееся шкварчание бекона на сковороде, к которому добавился стук разбиваемых о край яиц.

— Так, на меня смотри, — пощёлкал пальцами я перед лицом парня. В механических перчатках это было весьма нелегко, но при должной сноровке сухой стук каучуковых накладок на кончиках пальцев воспроизвести можно. — Почему ты должен был умереть?

— Загрузка процедуры из подсистемы на возможное возникновение непредвиденной ситуации, предполагающей разглашение закрытой информации.

— Ты робот?

Парень покачал головой.

— Я живой.

— Хорошо, — со вздохом протянул я, — тогда начнём с самого начала. Что вы делаете в нашем городе?

— Я не знаю, — ответил парень, глядя на меня голубыми, не по годам детскими глазами. Если глаза — зеркало души, то душа у него чистая. Не пустая, а именно чистая, как у новорождённого.

— Как не знаешь? Ты же участвовал в ночной перестрелке?

— Процедура физической ликвидации? переспросил парень, нахмурившись, а потом кивнул. — Да.

Я вздохнул. Разговор перетекал в непонятное мне русло. Проще было договориться с дикарём, чем с этим не роботом. Но отступать я был не намерен совершенно.

— Допустим, мы говорим об одном и том же. Зачем ты стрелял ночью?

— Я не знаю. Мне был приказ.

— И тебе даже не было интересно?

— Интересно. Я подал запрос. Подсистема дала ответ. Это задача безопасности.

— Так, я уже ничего не понимаю. Чьей безопасности? Какая подсистема? Что вы там делаете?

— Безопасности Единства. Подсистема — это подсистема. Я не знаю, — делая паузы между предложениями, ответил пленник на вопросы в порядке их очерёдности.

— Но, вы же прибыли к нам! — начал закипать я, — Значит, есть цель!

— Я не помню. Я не знаю, — так же односложно ответил пришлый, потихоньку заставляя меня злиться.

— Евгене Тимофеиче, дозволи, яз ему вдарю? — с протяжным выдохом произнёс Могута, стиснув пальцами вилку. От этого пленник очень быстро сменился в лице. Глаза раскрылись, зрачки расширились, а дыхание участилось, как у загнанного в угол кота. Кажется, что ещё чуточку, и он зашипит.

— Нет, мы по-другому сделаем. Сашка, иди сюда!

Сразу после этого, громыхая стульями и тихо ругаясь, приблизился Никитин.

— Чё, шеф?

— Саш, поговори с ним ты. У меня терпения не хватит.

Мой помощник бочком протиснулся мимо меня, при этом чуть не собрав со стола всю скатерть своей кирасой. Ну, не хватало парню сноровки.

— Доступ к подсистеме! — громко произнёс Никитин, наклонившись к пленному.

— Отказано! — так же быстро ответил допрашиваемый.

— Кто имеет права доступа⁈

— Система!

— Характеристика системы! — продолжал непонятный допрос Сашка, выкрикивая странные рваные фразы.

— Запрос неясен. Система — это система.

— Что из себя представляет система?

— Система — это мы, — ответил пленник, и я окончательно перестал понимать суть происходящего. Подсистема приказывает таким, как он, и даже может заставить совершить самоубийство. Подсистема подчиняется системе. Но при этом система — это сами пришлые. Бред, какой-то.

Я поднял со стола салфетку и осторожно поднёс к лицу, держа в механических пальцах, а потом потёрся об неё лицом, не рискуя сломать нос или челюсть. А когда Сашка открыл рот, чтоб задать ещё один вопрос, остановил его.

— Мы пойдём другим путём, — произнёс я, а потом снова обратился к пленному: — Ты мне скажи, ты человек?