— Нет! Никакой черной магии или секты, — спохватилась Соня, поймав встревоженный взгляд Николая. — Просто вот такой мрачный период…

А потом была выставка этих фотографий. И полный разгром критиков. Соня была ошеломлена, а Тимур не смог вовремя ей объяснить, что так тоже бывает. В какой-то момент она настолько плотно ушла в переживания того, другого мира, что выпала из реальности и многие события стала воспринимать чересчур болезненно, как будто жила с оголенной плотью. Потом Тимур долго ругал себя за то, что разрешил ей показать работы широкому кругу, убеждал Соню, что они просто не доросли до ее видения. Но всё было безуспешно. Соня впала в депрессию. Сначала она перестала спать, потом есть, потом научилась безмолвно плакать. Сидела целыми днями, натянув рукава длинной кофты до кончиков пальцев, куталась в капюшон, отворачивалась от людей. Вот тогда-то Тимур насильно увез ее в клинику неврозов. Он оплатил ей лечение, приезжал каждый день и выводил на прогулку. Она, ссутулившись как маленькая старушка, с безразличными глазами вышагивала по аллеям сада при больнице, механически передвигая ногами. Тимур разговаривал с ней, тихонько пел песни, показывал ей свои новые работы и убеждал, что совсем скоро Соня поправится и снова научится смеяться и радоваться жизни. Залегшие густо-синие тени под глазами девушки утверждали обратное. Казалось, что еще день-два и ей уже ничто не поможет.

Однажды, увидев отрешенное Сонино лицо, Тимур упал перед ней на колени, прямо в осеннюю жухлую листву. Грязь сочно под ним чавкнула и принялась жадно пропитывать брюки. Тимур сжал ледяные руки Сони и заговорил. Говорил долго, страстно, длинно — это был монолог отчаяния, в который он вложил всю силу своего сердца и души. Горячий большой жар заполыхал внутри и вдруг стал двигаться из живота к горлу, а его длинные раскаленные нити проникли в кончики пальцев, и казалось, передались Соне. Она вдруг моргнула, лицо ее исказилось, будто она пыталась что-то вспомнить, глаза еще оставались пустыми, но в них мелькнула искра живого. Соня изумленно посмотрела на Тимура, отняла у него руки и стала рассматривать ладони, а потом, прижав их к лицу, расплакалась. Расплакалась сильно и звонко, как ребенок, который, наконец, нашел потерянную драгоценную для него вещь. А может, дождался мамы, когда уже поверил, что остался навсегда один. С того дня Соня пошла на поправку. На щеках заиграл едва заметный румянец, глаза заблестели, а волосы начали переливаться, как спелая пшеница под солнцем.

— Ты меня расколдовал, Тимурчик, — шептала она, прижимаясь к своему спасителю.

— Еще день, и я бы умерла. Я это чувствовала, — серьезно проговорила она, глядя на Николая.

Он сидел, пораженный хрупкостью души Сони. Неслучайно она его приворожила, таких женщин просто больше нет на белом свете. Он был даже благодарен Тимуру за спасение той, кто делает его теперь счастливым. Несчастным от мысли, что она может исчезнуть и одновременно счастливым от осознания ее близости. Чудо, что Соня выстояла и выбралась из плена потустороннего мира, который уже почти полностью захватил ее в свои цепкие лапы. Ему почему-то даже не пришло в голову, что душевная болезнь Сони, пусть и перенесенная давно, открывает дорогу для страхов и сомнений. А вдруг это повторится? Не повторится. Потому что он не допустит, и Сонечка будет окружена такой заботой и любовью, что больше никогда не окажется в стенах клиники. Переживания за Соню придали решимости помочь и Тимуру. В знак признательности. Нельзя бросить человека в беде, Соня себе этого никогда не простит.

Он крепко обнял Соню за плечи и поцеловал в склоненную на его плечо голову. Волосы свежо пахли травами и немного ладаном.

— Я забегала в церковь сегодня. Молилась, — прошептала Соня еле слышно.

— За него?

— Нет. За тебя. Чтобы ты меня понял. И помог. Случилось. Спасибо, Коленька.

Луна долго и пристально, не смущаясь, разглядывала сквозь окно две фигуры — мужскую и женскую. Струились по спине длинные волосы, выгибалась шея, белела потяжелевшая грудь. Бережно скользили по телу сильные руки, едва уловимо срывались с губ стоны, пролетали касаниями невесомых бабочек поцелуи и бесстыдно открывались сокровенные тайны. Николай задыхался от страсти и нежности. Ему казалось, что его любовь разгорелась в нем таким же шаром, который когда-то спас Соню. И сегодня он снова спасает ее от одиночества и ощущения потерянности.

А в это время Тамара, сидя в купе, смотрела бессонными глазами в темноту и предвкушала, как она окажется дома. Это было спонтанное решение. Захотелось домой и всё тут.

— Но, Тома, зачем? — недоуменно спрашивал Женя, стоя на перроне.

— Но ты же сам меня учил менять свои привычки. Действовать иногда не по шаблону. Вот. Гордись. У тебя получилось, — улыбалась Тамара, проводя рукой по его щеке.

— Я не это имел в виду, — ворчал Женя.

Он до сих пор злился, что ей пришла в голову эта безумная идея. А еще боялся, что она не вернется, хотя и не хотел себе в этом признаваться. Вдобавок примешивалось и чувство, будто его обманули и использовали. Растерянность смешалась с раздражением и грозила вылиться в череду не очень приятных обвинений в адрес Тамары.

— Женька, не злись, — снова смеялась Тамара. — Вряд ли я там задержусь. Там еще холодно и нет… нет моря.

Не хотелось Тамаре говорить, что ей будет не хватать не моря, а его, Жени и еще Тимофея.

— Ну, правда, Жень. Мне надо, — уже серьезно, без улыбки проговорила она. — Не могу же я вечно жить в этом домишке, как Элли.

— Живи у меня. Кто тебе не дает? Давно говорил…

Тома наклонила голову так, что черные гладкие волосы упали на бок. Недавно она постриглась по-новому и вся строгость, которую придавала прежняя прическа, улетучилась. Морской воздух и солнце тоже пошли на пользу. Тамара посвежела, а в глазах появились искорки интереса не только к пробежкам и тихим посиделкам на веранде, но и к суматохе большого города с его постоянной изменчивостью. А еще Тамара соскучилась. По своей квартире, уютной кухне, по апельсиновому кексу и запеченной до румяной корочке курицы. Женя прав, всё это можно устроить и у него. Но хотелось домой. И особенно хотелось повидаться с Лёлькой.

Она приподнялась на цыпочки и поцеловала Женю. Он сгреб ее в охапку и прижал к себе. Мимо пробегали опаздывающие пассажиры, иногда неаккуратно задевая их локтями, быстро бормотали извинения и бежали дальше. Мало ли людей так обнимаются на перроне? На то он и вокзал. Одни уезжают — другие остаются.

Город встретил Тамару дождем, сбивающим с ног ветром, и мрачным низким небом. Всё как всегда. Никакого солнца, крупные капли, летающие, словно истребители, как хотят и куда хотят, и ни листочка, даже чахлой зелени. Контраст с теплом, откуда она приехала — колоссальный! Но Тамара с наслаждением втянула носом влажный воздух и, старательно обходя лужи, покатила чемодан к выходу из вокзала. Когда такси въезжало в родной двор, сердце радостно заколотилось, будто в ожидании приятного сюрприза. Тамара и сама не ожидала, что ей будет настолько отрадно увидеть давно знакомые улицы, маленький хозяйственный магазин, цветочный ларек и овощную лавку дагестанца Камила (завсегдатаи звали его Коля). «И снова Коля», — усмехнулась про себя Тамара. Детская площадка, выкрашенная в яркие цвета, как обычно весной, утопает в лужах. До начала лета гулять на ней с детьми невозможно. С сожалением она отметила, что за время ее отсутствия бездушные коммунальщики снесли самодельные деревянные скамейки и установили новые — металлические. Сидеть на них смогут только летом, в остальное время будет сыро и холодно. А жаль. Рядом стена жасмина и сирени — излюбленное место для жителей их дворика.

Тамара вспомнила, как здесь бегала и разбивала коленки Лёлька, а они с Колей выходили прогуляться перед сном и сидели, утопая в ароматах, смакуя тепло и зелень. Когда этого мало — не приедается. Начинаешь ценить даже крошечные моменты радости и счастья.