Стража была серьезная – десяток гвардейцев с жезлами, гасящими магию, однако Гарвину все равно приказали подойти к решетке и повернуться спиной. В голосе офицера было сочувствие – все знали, что магам невыносимо тяжело находиться близко к прутьям. Но Гарвин все понял, он заставил себя подойти и ведь даже на ногах удержался, руки через решетку просунул, чтоб надели наручники, а потом клетку подняли, тут он на колени и упал. Когда внезапно сильная боль проходит, такая слабость… На него еще ошейник надели такой… ну вроде того, что надевали на шута и Маркуса когда-то. А наручники эти и ошейник сделаны из того же металла, что клетка, не позволяют магией пользоваться, ну и сосут ее тоже, только не так сильно.

Гарвин вовсе и не сопротивлялся, даже голову наклонил, чтоб ошейник удобнее застегивать было: волосы-то длинные, мешают. Гвардейцы ему встать помогли, хотя вообще-то не положено – мало ли, Гарвин силен, мог, наверное, каверзу какую учинить, да ведь не собирался. Улыбался даже – облегчение-то какое. Шел ровно, спокойно, останавливался, когда говорили, не заговаривал ни с кем, только Карису кивнул приветливо. Зал суда осмотрел – там всяких штучек магических наставлено немерено, увидел, одобрил, нормальные, говорит, меры безопасности, только вот «синий шаг» лучше рядом со «звонком» не ставить, они друг друга гасят, если одновременно срабатывают. Черт возьми, сколько же всего он знает, уму непостижимо, с ним сотрудничать надо, а не судить… То есть, в общем…

А суд он всегда суд и есть. Как всякий другой. Ничего хорошего, даже когда судьи совсем неплохо относятся к обвиняемому, но закон есть закон.

– Эльф Гарвин, ты обвиняешься в некромантии, что по законам Сайбии является тяжким преступлением. Признаешь ли ты, что являешься некромантом?

– Признаю.

Запереглядывались. Слово произнесено. Признание есть. Он и раньше признавал, но не перед всей Гильдией. Подумали. Пошептались. Гарвин ждал. Худющий, словно месяц не ел, серый весь, глаза вообще никакие, тусклые, бледные, как вода в собачьей миске, волосы ни на что не похожи. Тут Верховный и спросил:

– Ведь некромантия была запретна и в твоем мире, и не только по законам людей, но и по законам твоего народа?

– Она запретна везде, – пожал плечами Гарвин, – как у людей, так и у эльфов или гарнов, и у гномов была запретна.

– Почему ты пошел на это, эльф Гарвин?

– Потому что умер. Мне трудно объяснить это людям. Но я постараюсь. Я потерял всё и всех. Я знал, что рано или поздно меня убьют, потому что намерен был продолжать войну. Не просто предполагал или догадывался, что умру, а словно уже умер, только саму смерть немного отложили – на неделю или на год. Я дышал, двигался… убивал. Но я уже не жил, поэтому мне было все равно, где взять силу для войны. И я взял ее у магов. У людей.

– Отложенная смерть, – повторил Верховный. Маги снова пошептались. – Гильдия признает, что твои мотивы убедительны. Ты пошел на это ради своего народа.

– Уже нет, – уточнил Гарвин. – Я знал, что моего народа почти не осталось в Трехмирье. Это была всего лишь месть… за почти тридцать тысяч убитых эльфов. За жену, которую убила магическая атака. За погибшего сына. За дочь, которую насиловали до смерти. За внучку, которую живой бросили собакам. Я готов был платить любую цену за то, чтобы отомстить тем, кто способен на такое. Я не рассчитывал выжить.

– Тогда почему ты пошел за Светлой, когда она пришла за тобой?

– Я был не один. Со мной были еще юноша и девочка двенадцати лет. Если бы я остался, остались бы и они. Разве они не имеют права на жизнь? Права на чудо? Потом я просил Светлую вернуть меня в Трехмирье, но она отказалась… А открывать проход в другой мир мне не под силу. Я пытался.

– Ты понимаешь, что должен быть наказан?

– Конечно. Я готов платить. – Он вдруг опустился на колени и склонил голову – гордый Гарвин, который глаз-то никогда не отводил! – Я прошу вас о милосердной казни, люди. Клетка убивает меня медленно… и мучительно. Возможно, я это заслужил, но прошу вас, сделайте это быстро. На вашей земле я не сделал ничего дурного.

Маги снова пошептались, покивали.

– Твоя просьба удовлетворена, эльф Гарвин. Принимая во внимание твое раскаяние, мы предоставляем тебе право выбрать смерть.

– Но я не раскаиваюсь, – удивился Гарвин. – Я признаю ваше право судить меня и вынести любой приговор. Но не хочу обманывать. Я не жалею о том, что делал.

– Сделал бы ты то же самое для защиты Сайбии? – спросил Балинт. Гарвин подумал.

– Нынешней Сайбии? Королевства людей и эльфов? Сделал бы.

Маги помолчали минуту, потом Верховный повторил:

– Ты можешь выбрать смерть.

– Какая разница? – пожал плечами Гарвин. – Что у вас принято? Виселица? Ну так и повесьте.

– Ты приговорен.

Тут из-за ширмы вышел король. Именно вышел. Медленно, словно ему трудно было ноги переставлять, подошел к Гарвину почти вплотную и тихо произнес:

– Мне жаль.

Гарвин посмотрел на Родага снизу вверх и улыбнулся.

– Никогда не жалей о верном решении, мой король. Ты достоин того, чтобы быть королем людей и эльфов.

– Встань, пожалуйста, Гарвин. Я утверждаю твой приговор.

И словно горло у него болело – еле ведь выговорил. Гарвин поднялся.

– У меня было достаточно времени подумать, мой король. Во многом благодаря тебе я перестал ненавидеть вас, людей. Мне это странно. Кажется, я родился с этой ненавистью, а уж война убедила меня в том, что единственная участь, которой достойны люди, – это смерть. И вдруг оказывается, что есть мир, готовый принять эльфов. Принять как равных… и обращаться как с равными. Целый мир. Благодарю тебя, мой король. От имени моего народа. И уж точно – от имени некроманта Гарвина.

Родаг пулей вылетел из зала, и Карис готов был дать голову на отсечение, что у него очень странно блестели глаза. Из-за той же ширмы вышел Владыка. Он просто заглянул в глаза сыну и сказал ровным голосом:

– Я утверждаю твой приговор, Гарвин.

Гарвин склонил голову:

– Благодарю, Владыка.

Верховный маг заунывно проговорил упавшим тоном:

– На рассвете ты будешь повешен, эльф Гарвин. Уведите его…

– Нельзя ли эту последнюю ночь избавить его от клетки? – спросил Владыка. – Я присмотрю за ним и готов дать истинную клятву в том, что он будет на рассвете там, где должно.

– Забирай, – махнул рукой Верховный. – Вас проводят в комнату, где вы сможете пробыть до рассвета. Все, что понадобится, будет предоставлено. Есть ли у тебя последнее желание, Гарвин?

– Есть. Найдется ли здесь ванна? Очень хочется вымыться, – засмеялся Гарвин. И Владыка его увел. С него даже наручники сняли, ошейник только оставили. Конечно, под дверью и под окном стояла стража, но в комнате их оставили вдвоем. И ванну принесли, и горячую воду, и еду, и вино. А на рассвете его повесят.

Что-то оборвалось. Лена совершенно ни о чем не думала. Пролежала несколько часов, тупо глядя в потолок, а потом решительно встала, не замечая Кариса и вытащила из сундука черное платье. Маг смущенно отвернулся. Лена скинула ночную рубашку, надела платье, расчесала и закрепила волосы, чтоб в глаза не лезли. Вся атрибутика данной конкретной Светлой: убегающая в вырез цепочка с амулетом Лиасса, золотая ветка шута, драконья пряжка, браслет Арианы с подвеской Дарта. Шут догнал ее с плащом уже у двери. Маркус, на ходу впрыгивая в штаны и сапоги, – уже в коридоре. Они что-то говорили, во всяком случае Маркус и Карис, – Лена не слышала и не слушала. Шут молчал. Понимал он или нет, неважно. Он был с ней. Что бы она ни говорила и что бы ни делала. Только поддерживал ее на улице, потому что освещалась Сайба всего лишь масляными лампами и достаточно скудно. Не хватало только еще ногу тут сломать. Она не знала, что конкретно будет делать, но знала, что обязательно в очередной раз изменит все. Возможно, только свою жизнь. Но уж кардинально.