Любили браслеты и кольца. Женские кольца отличались от мужских размером, они были мельче. Золотые или серебряные колечки украшались мелкими камнями, к примеру сердоликом или мелкими жемчужинами, а в мужские массивные кольца вставляли крупные камни.

Женщины и девицы щеголяли множеством цепочек с крестами и образками, богатые носили золотые цепи, на которых висели большие кресты, отделанные финифтью, одевали несколько рядов монист жемчужных и золотых.

В политическом трактате «О причинах гибели царств» автор философически рассуждал, что не нашлось бы в то время человека, «которому было бы чуждо желание богатства и кто поступил бы, как некий благородный грек Фемистокл, который однажды, гуляя, увидел на земле золотую цепочку и, не подняв ее, подозвал одного из младших дворян своих и сказал ему: «Что же ты не поднимаешь эту цепочку, ведь ты не Фемистокл».

Какие драгоценности ни надевай, в какую одежду ни облачайся, но коли лицо «серое», «невидное», никакие шелка и рубины не сделают его привлекательным. Свой лик, красив ли он, нет ли, хотелось украсить не меньше, чем свое тело. Причем работы здесь было предостаточно, только не ленись! Волосы давали возможность мудрить над прическами и создавать десятки вариантов. Лицо можно расписывать красками, придавая внешности простоту или лукавство, кому что нравится.

Прически женские в это время не изменились, замужние носили волосы под головными уборами, заплетая их в одну или две косы, девушки свои косы выставляли на всеобщее обозрение, ходили простоволосыми.

Сильный пол чувствовал себя более независимо. Если обычай покрывать голову среди замужних женщин строго соблюдался, то мужчины-модники нередко нарушали общепризнанные традиции и на иноземный манер брили бороды и усы, коротко стриглись. Даже сам великий князь Василий Иванович (1479–1533) последовал этому обычаю, но духовенство резко воспротивилось этому. Стоглав «предал неблагословению Церкви» тех, кто отступал от дедовского обычая. Однако подобное «небрежение» продолжало наблюдаться, и отцы церкви продолжали бороться с теми, кто щегольство ставил превыше традиций и порядков.

Митрополит Даниил обращался к модникам в своей проповеди: «Власы же твоя не точию бритвою и с плотию отьемлеши, но и щипцем из корени исторгати и щипати нестыдитесь; женам позавидев, мужеское свое лицо на женское претворяши… Лице же твое много умываеши и натрываеши, ланиты червлены красны светлы твориши. Якоже некая брашна дивно сотворена на снедь готовишися… ты украсив, натер, умызгав, благоуханием помазав…»

То есть: «Волосы не только бритвою вместе с телом сбриваешь, но и щипцами с корнем исторгаешь, позавидовавши женщинам, мужское свое лицо на женское претворяешь, моешься, румянишься, душишься, как женщина…»

Он с укоризной вопрошал: «Какая тебе нужа есть выше, меры умыватися и натрыватися?»

Да кто знает, какая в том нужда? Может быть, немного переборщили, следуя традиционным наставлениям родителей о необходимости держать себя в чистоте да красоте, а может быть, поддались модным веяниям. Потому и беспокоит митрополита юношество, многие из которого отдавались во власть этим мелочным устремлениям. «Блудные юноши… всегда велемудрствуют о красоте телесной, всегда украшаются вящше жен умывании различными и натираниями хитрыми…»

И не случайно оно его тревожило. Молодое поколение так увлеклось обычаем брить бороду и стричь волосы, что мода эта могла в будущем стать традицией. И в помещенном при патриархе Филарете (патриарх в 1608–1610 гг. и с 1619 г.) в «Требник» «Проклятии брадобритию» подчеркивалось «еретическое» происхождение этой манеры. Глава старообрядчества и идеолог раскола православной церкви протопоп Аввакум (1620 или 1621–1682) в своем обличении порчи нравов при царском и патриаршем дворах обрушился на нее:»… людие, чудитеся безобразству нашему, плачьте… все погубившие в себе образа господню красоту…»

Собственная внешность вызывала у человека немало размышлений. Один красив, другой не очень, третий и вовсе безобразен, но внешность обманчива, поэтому судить о натуре человека по внешнему виду неразумно. Неправильно это, и не внешность определяет уважение и любовь к человеку, а его дела. Так, вероятно, размышлял некий приказной писец. На полях официальной рукописной книги он изобразил человека перед зеркалом и сопроводил рисунок поучительной надписью: «Приникни к зерцалу и посмотри лица своего, да аще красен ся видиши, твари жь и дела против своея красоты и не посрами ее злыми делы. Аще ли злообразен еси, толикое оскудение свое украси добродеянием».

Если столько всяких суждений ходило о благолепии мужского лица, то что говорить о женщинах. Правда, они меньше философствовали, а больше времени проводили за зеркальцем: румянились, белились, сурьмились и находили в этом немало удовольствия. Свидетелями этих обычаев стали многочисленные европейские путешественники, побывавшие в наших землях в XVI–XVII веках.

Весьма яркая, наложенная густым слоем косметика на лицах наших франтих вызывала у них и удивление и желание найти объяснение такой манере. Находясь в России очень непродолжительное время, не зная обычаев и традиций, они наблюдали только их проявления и считали, что столь яркая раскраска лиц истолковывалась неразвитым чувством вкуса и, как всегда, отсталостью от Европы.

Но вот что любопытно: в современной исторической науке существует мнение (его высказал немецкий исследователь Э. Маттес) о том, что пристальное внимание европейских путешественников к определенной проблеме, например, к пьянству в Московии, вовсе не свидетельствует об отсутствии подобного явления на их родине. Даже наоборот, интерес и вызван тем, что и дома пьянство имело широкое распространение. И если придерживаться подобной теории, то неодобрительные отзывы иностранцев о чрезмерной манере раскрашивать лица косметикой говорят не столько о том, что в Московии была другая культура употребления косметики, сколько о том, что европейский мужчина увидел здесь те же пороки, что и у себя дома, а это усилило его негодование. Хотя это только гипотеза.

Сразу отметим, большинство европейских гостей писали, что русские женщины и девушки очень привлекательны без всяких притираний. А нам необходимо выяснить, кого собственно они могли видеть и кого описывали.

Большую часть повседневного быта любой московитки занимали и домашние дела, и занятия вне дома. Вставали рано, утреннее омовение было обязательным, лечебники рекомендовали мыться мылом и розовой водой (отваром шиповника) или же «водою, в которой парена есть романова трава» (отвар ромашки). Зубы чистили «корою дерева горячего и терпкого и горького, на язык шкнутаго (жесткого). Поскольку «лицевая чистота», даже без «углаждения» специальными притираниями, почиталась «украшением лица женского», женщины из простых семей по утрам непременно «измывали себя». Кто страдал дерматитом, смешивали при умывании «мыльну траву» с чистотелом («корень истолкши класть в мыло — лице будет чисто и бело»).

Домовитые хозяйки готовили еду, ухаживали за скотиной, занимались ткачеством и рукоделием. Нередко барыни являлись собственницами личных земельных угодий, и на их плечи ложились хозяйственные заботы, а во время длительного отсутствия мужа, который мог находиться на государевой службе, занимались организацией всей жизни своего имения, и справлялись со всем они, вероятно, очень неплохо. Тогда-то и родилась поговорка: «Бес там не сообразит, где баба доедет».

Жительницы посадов торговали на рынках, проводили время в мастерских, на огородах, ходили в церковь, в гости, то есть говорить о затворнической, теремной жизни женщин в те далекие времена не приходится. Затворницами были лишь девушки из самых зажиточных слоев бояр-горожан и приближенных к царю княжеских фамилий. О том, что затворнический, «монастырский уклад» жизни и там нарушался, говорит небольшой, но яркий эпизод. Одна из боярышень-невест, выбранная для царя Ивана Грозного, уже после осмотрин оказалась «лишенной девства» и, конечно, выбыла из конкурса.