В начале века работал в Петербурге известный немецкий ювелир по фамилии Рокентин. Однажды передал ему князь Меншиков бриллианты, предназначавшиеся для того самого «грудного убора» Екатерины, в виде застежки для мантии. Рассказывали, что утром 16 января 1724 года явились к мастеру люди от князя с приказом отвезти Меншикову заказ. Ювелир в сопровождении слуги отправился к нему пешком. Возле Адмиралтейства их встретили люди князя, которые сказали, что посланы его сопровождать. Ювелир сел в сани (слугу, он, вероятно, отпустил), которые вдруг свернули совсем в другую сторону и завезли бедолагу за город, в лес, где их поджидали трое подозрительных незнакомцев.

Понятно, что все они, и те в санях и эти, поджидавшие в лесу, были разбойниками. Бриллианты отняли, самого Рокентина раздели, избили и грозили удавить, если он будет кричать. Связали руки и велели до вечера не сходить с места. Ювелир рассказывал, что до 5 часов его сторожили два разбойника, а когда те ушли, он зубами перегрыз веревки, «доплелся до извозщика», вернулся домой и дал знать о случившемся самому императору.

В тот вечер Петр Алексеевич «гулял» на крестинах у купца Мейера. Узнав о происшествии, он тут же отправился к несчастному. Выслушал путаный рассказ потерпевшего и распорядился, чтобы на улице задерживали всех подозрительных и вели в полицию для опознания.

На следующий день ювелир начал как-то странно менять свои показания, чем вызвал немалые подозрения и был арестован. Государь предположил, что ювелир сам украл бриллианты и придумал историю о похитителях. Петр Алексеевич лично присутствовал на первом его допросе 18 января и уговаривал заключенного признаться в собственной вине, обещая, что ему «даже не сделают ничего дурного».

Ювелир настаивал на прежней версии. Его били кнутом и повесили на дыбу. Но даже тогда, вися над землей с вывернутыми руками и с трудом превозмогая боль, Рокентин не отступился от своих показаний. От пыток он так ослаб, что на какое-то время допросы прекратили. Ему дали возможность отлежаться, прийти в себя и подослали пастора и жену, чтобы те убедили его сказать правду.

Уговоры пастора и жены не подействовали, и 21 января его снова били и поднимали на дыбу. Экзекуции продолжались с перерывами до 27 января. В тот день он сознался некому чиновнику из Риги в том, что украл бриллианты, потому что несколько лет тому назад его ограбили где-то между Нарвой и Петербургом. Вернуть ничего не удалось, разбойников не поймали, и «удовлетворения» он не получил. То есть решил ювелир, таким образом, отомстить за обиду, нанесенную ему в России. Рассказал, что бриллианты в коробочке закопал во дворе, в куче песка. Там их и нашли.

Да и вообще, при тщательном расследовании Рокентин оказался особой весьма подозрительной. Говорил, что его жена в Германии умерла два года назад, при этом уже десять лет был женат на другой, причем и первая его жена, как оказалось, жива и здорова. Несмотря на все это, ювелиру обещали прощение.

А та самая застежка, усыпанная бриллиантами, как и было задумано, украсила мантию императрицы в день коронации 14 мая 1724 года.

Новые женские прически до неузнаваемости изменили облик наших красавиц. В допетровской Руси замужние женщины никогда не появлялись с непокрытой головой, теперь же они не только ходили простоволосыми, но и по требованиям моды соорудили на головах своих причудливые укладки. Форма их часто менялась, на некоторые требовались накладные дополнительные волосы, спрос на них оказался настолько большим, что в царствование Петра Алексеевича во все концы страны разлетелись указы о покупке у крестьянок длинных волос.

В начале века модными стали прически из выложенных на лбу двух локонов, а два других спускались на плечи. Поверх прически надевали что-то вроде чепца из белого кружева или газа — фантанж. Но уже к 30-м годам волосы надо лбом гладко зачесывали, а сзади разделяли на множество локонов, прически эти пудрили.

Европейская мода преподнесла своим русским поклонникам не только новую форму причесок, но и подарила новый ритуал всего туалета. Домострой с советами, как дом содержать и как самой трудиться, забросили не на чердаки палат боярских, а на чердаки дворцов. Одни из них уподоблялись итальянскому ренессансному палаццо, другие создавались в стиле барокко. На берегу Финского залива одновременно с царской загородной резиденцией Петергофом выросли многочисленные усадьбы знати: А. Меншикова (Ораниенбаум), М. Головина, Ф. Апраксина, П. Шафирова и многих других. Внутреннее убранство дворцов с их высокими окнами, множеством зеркал, настенной и плафонной живописью, величавыми портретами на стенах предполагало наличие у своих обитателей определенного внешнего соответствия и манер.

Не пристало красавице да моднице суетиться поутру да слуг гонять, это она успеет сделать и позже. Надлежало по новой моде проснуться попозже, понежиться в постели, утопая в кружевах, испить модный тогда напиток кофе, шоколад или чай. Не торопясь пройти к зеркалу и, накинув на плечи покрывало — «завеску», напудриться и нарумяниться. «Завеской» называли покрывало, которое предохраняло одежду от косметических красок, его называли еще пудромантом, пудрамантом или пудромантелем.

Причем такой обычай встречать новый день распространился не только среди модниц, но и среди модников.

Кантемир в сатирах писал:

Изменилась и физиономия нашего щеголя. Где надушенные борода и усы? Нет их, сбрил по указу Петра Алексеевича от 1698 года. Некоторые бояре решили воспротивиться указу, но, когда Петр собственноручно расправился с их бородами, вздохнули и подчинились.

Гладко выбритое лицо (некоторые оставляли аккуратные небольшие усы) украшали длинные локоны парика. Настоящие щеголи имели не по одному, а часто по несколько париков. Старики же, особенно те, коим не приходилось бывать при дворе, носили большей частью собственные волосы. Даже среди знатных вельмож находилось немало противников «накладных волос». Вынужденные повиноваться новым модам, они надевали их в исключительных случаях.

Прижимистый граф Гавриил Иванович Головкин (1660–1734) купил длинный белокурый парик больше для виду, он висел посредине комнаты, своеобразно украшая ее. Берхгольц писал: «… я думаю, что этот парик против его воли привезен ему сыном или подарен кем-нибудь, потому что сам он, судя по тому, что я о нем слышал, никак не решился бы приобресть его и еще менее, износить. Одет он всегда как нельзя хуже: большею частию на нем бывает старомодный коричневый кафтан. О скупости его можно много рассказать; меня уверяли, что если он не превосходит «Скупого» во французской комедии, то, по крайней мере, и не уступает ему».

Мода на парики с длинными локонами продержалась недолго, ей на смену пришла манера собирать волосы парика в пучок и завязывать бантом. В 30-е годы на пучок надели черный мешочек — кошелек, голову осыпали душистой и самой лучшей пудрой, это делали, как правило, по три раза в неделю. Пудрой в те времена служил обычный крахмал с ароматическими добавками. На московском заводе Чиркина в 1724 году предписывали выработать 514 пудов 15 фунтов (8460 кг) крахмала и 18 пудов 22 фунта (304 кг) пудры. Документы, рассказывающие о том, что в 1758 году на этом же заводе выработано пудры и крахмала на 2515 рублей, подтверждают жизнедеятельность заводика и популярность его продукции. Модой на пудреные волосы и парики мы, разумеется, обязаны были опять-таки Франции. Причуду иметь раньше срока седину связывали со временем правления французского короля Генриха IV (1589–1610). Он рано поседел, а приближенные, подражая ему, обсыпали свои темные волосы мукой со всевозможными добавками, известной в повседневном обиходе под названием пудры. К концу XVI века мода на белоснежные волосы стала в Европе всеобщей. В следующем веке появились парики, они получили распространение в правление Людовика XIII (с 1610 г.). Людовик XIV (правил с 1643 г.), пока был молод, недолюбливал накладных волос, но, облысев, стал ревностным защитником моды на парики и чуть ли не спал в нем.