— Т-ты… — всё удивление, ошеломление окружающих, казалось, сосредоточилось в голосе Крондина. — ты ещё смеешь… так спокойно говорить с нами… все эти смерти… Птичий Карниз… больше половины твоей собственной семьи… ты устроил всё это. Почему?

Дабнур ответил не сразу. Он будто окаменел, и в этой мёртвой неподвижности вдруг проявился странный, неестественный диссонанс, из-за которого она выглядела ярче кривляний бесноватых. Никто не понимал, что творится в душе даоттара. Никто не хотел понимать. Но не замечать этого было невозможно.

— Ненависть. — наконец ответил глава Синего клана. — И надежда. Ненависть к этой стране, гниющей в собственной лжи, трусливо ожидающей расправы. Эта страна должна подохнуть. И только тогда появится надежда. Через смерти, мучения… только так может прийти очищение. Только так можно всё исправить… но даже если не удастся… всё равно — гибель лучше такой жизни. Вы сами понимаете это… просто боитесь… но ничего… ничего… я позабочусь об этом…

— Ты ни о чём не позаботишься. — сказал Крондин, с отвращением глядя на Дабнура, склонившего голову и что-то бормочущего под нос. — Ты проиграл.

— Нет. — даоттар поднял взгляд. И улыбнулся. Хотя, скорее, это стоило назвать оскалом. — Нет, я не проиграл. Вернее, не совсем. Пусть мне не суждено убить всех этих трусов из Совета и сражаться с проклятием вместе с моими соратниками. Но… эта страна всё же подохнет.

— Ты окончательно спятил…

Дабнур засмеялся. Также, как его улыбка походила скорее на оскал, так и смех походил на тонкий, срывающийся лай.

— Вы так и не поняли? Никто из вас до сих пор не понял? Неужели… неужели вы не слышите?

— Что бы ты не слышал. — усмехнулся Крондин. — Это только у тебя в голове.

— Ооо… юмор победителя. Как же, как же… славься, Крондин, надежда Лиги! — в голосе Дабнура прорезались издевательские нотки. — Только что-то Крондин очень уж спокоен. Он не слышит ничего подозрительного. Он вообще ничего не слышит. Ничего и никого. Внутри многолюдной резиденции. Никто не ходит по коридорам. Не шепчется в комнатах… О, посмотрите! Он изменился в лице! Начал соображать! Ну, давай же, мальчишка! Пошли своих шавок проверить, в чём там дело!

Через пару минут матросы вернулись. С лицами белее мела. И начали сбивчиво говорить.

— Они мертвы. — Руд то ли переводил, то ли повторял для себя. — Все мертвы. Будто сожжены. Нигде, ни в одной спальне — никого живого. Но… как? Как, разорви твои потроха?! Ты же не маг! У тебя не было времени!

— Ну, ну, мейстер Рудгель. — Дабнур встал со стула. — Не тратьте нервов понапрасну. Они вам скоро пригодятся. Позарез.

Барьер вокруг советника изменился, стал ярче, плотнее, заиграл золотистыми переливами. Его прозрачность снизилась, но всё равно не составляло труда рассмотреть, что Дабнур что-то шепчет и теребит свой медальон. Теребит точно теми же движениями, что и в самом начале, когда нападавшие только ворвались в зал.

Сергея осенила догадка:

— Медальон! Не дайте ему…

Хлыст Мурта серебристым росчерком сверкнул в воздухе, но, встретившись с золотом, серебро бессильно отскочило.

— Медальон… — пробормотал Дабнур. — …очень дорогой, но такой нужный… по медальону каждому члену семьи… для их же безопасности, чтобы следить и никогда не выпускать из виду… ведь нас выжило так мало…

— Руд, останови его!!! — заорал Крондин.

— Я не могу. — произнёс побледневший волшебник. — Слишком поздно…

— Это же твой барьер!!

— Нет. Больше нет.

— Как это — он же не маг?!

— Он творит могучий ритуал. Ритуал защищает его.

— Ритуал?! Какой ритуал?!

Губы волшебника судорожно сжались, будто не желая выпускать это слово наружу, не желая признавать, что всё происходит взаправду. А потом глухо выдохнули:

— Жертвоприношение.

Пальцы Дабнура завершили манипуляции с медальоном. И в следующее мгновение его тело начало чернеть и высыхать, теряя всё, кроме костей и мелких ошмётков мышц. Барьер исчез. И выжженный скелет рухнул на пол, разлетевшись похожими на угли черепками.

— Так он… — Сергей не знал, что сказать, но хотел любой ценой прервать заполнившее зал молчание — …он что, принёс себя в жертву?

На сей раз ответил Мурт Раэрктах:

— Не только себя. — мельм сочувственно положил руку на плечо склонившему голову волшебнику. — И даже, не столько себя. Он принёс в жертву свой род. Всю свою кровную линию. Просто, последние минуты, Дабнур оставался в ней единственным.

— А кому?

— Что? — Руд поднял голову и непонимающе посмотрел на Сергея.

— Кому он принёс жертву?

— Кому… нет. Не «кому», а «чему». Он принёс жертву своим намерениям. Тому, о чём сказал. Гибели Лиги, концу… концу нынешнего порядка. Видит Великий Свод… такая жертва… столько гномов, связанных между собой родством, чувствами… целый род, олицетворяющий Синий Самоцвет… вот так, сразу… Дабнур совершил чудо. Настоящее чудо, будь я проклят.

Вновь нахлынула волна молчания, и вновь Сергей встал на её пути.

— Так что… тогда всё закончено? Ты говорил, что только чудо может спасти Лигу.

Руд нервно усмехнулся.

— Боюсь… это не то чудо.

А в следующую секунду все почувствовали. Мир изменился. Это походило на ощущения от творящейся рядом магии, но было интенсивнее, а главное — носило куда более чёткий характер. Это было разрушение. Оно ощущалось пылью на губах, пеплом, осыпающимся меж пальцев. Что-то приходило в упадок. Умирало. Становилось прахом.

На Руда случившееся подействовало сильнее остальных — волшебник поморщился и схватился за голову. Но уже в следующий момент произнёс:

— Главная площадь. Монумент…

Они бежали сквозь город. Город, который вдруг весь разом проснулся от чего-то непонятного, странного. Страшного. Проснулся, зазвучав встревоженными возгласами, растерянными вопросами, испуганным детским плачем. Но они не слышали этих звуков, не замечали растерянных лиц и огоньков в окнах домов. Улицы города пролетали мимо, совершенно утратив свой облик — слишком значительна была цель, ждущая впереди.

Ощущение разрушения, нахлынув в первый раз мощной волной, теперь осело лёгкой пеной. Оно осталось где-то на грани восприятия, не позволяя, впрочем, забывать о себе.

Центральная площадь приближалась. И страх перемешивался с любопытством. Случилось нечто небывалое, и воображение рисовало безумные картины, тщась предсказать последствия.

Но открывшаяся реальность разрушила все картины на корню.

— Великий Свод… — Руд с огромным трудом протолкнул эти слова сквозь лишающее воздуха ошеломление.

Это было невозможно. Сколько не говори себе, что ровные поверхности и грани Семи Самоцветов — лишь прихоть магии… разум отказывался принимать такое.

Семь Самоцветов гнили. Гнили заживо. Это звучало полным безумием, но никакие другие слова не приходили в голову. Самоцветы судорожно дёргались и искажались, их конвульсии выбрасывали в воздух какие-то ошмётки. Окружающие звуки были заглушены тонким, изломанным скрежетом, иногда прерывающимся чем-то похожим на гулкий, чмокающий всхлип.

Синий Самоцвет почти исчез, превратился в серое бесформенное месиво. Он был источником, стартовой точкой гниения, захватившего уже почти весь Монумент.

Ровное, мягкое сияние, постоянно исходившее от плиток, покрывающих площадь и образующих Монумент, теперь плясало и дёргалось, то угасая, то вспыхивая болезненно-яркими, похожими на молнии изломанными линиями.

Постепенно, пространство вокруг площади начало заполняться. Горожане, живущие поблизости, выходили из домов, толпились, пытаясь что-то разглядеть через плечи и головы соседей. Однако, объединенные каким-то невысказанным, несформированным, животным инстинктом, они ни на сантиметр не заступали на мерцающие плитки центральной площади, в заворожённом молчании наблюдая за страшным, болезненным карнавалом света, звука и движения.

Лига Семи Камней умирала. Умирала демонстративно, напоказ, в муках и корчах, и это было настолько неожиданно, настолько пугающе и непредставимо, что забивало любую реакцию — даже плач или вопли ужаса. Никто из стоящих вокруг не двигался. Никто не издавал ни звука.