Сивка мерно тянет сани, снег засыпает всё вокруг, но Ян, не смотрит по сторонам, не привлекают его зимние красоты, думу думает он, как родителям сказать, что Маргаритку больше к ним не привезёт. Предложили Яну работу обходчика на Казарме 88 километр, квартиру двухкомнатную в деревянном доме дают, а то в землянке, в которой они живут сыро, холодно, сколько не сжигай угля и дров; Стёпка совсем изболелся, Анфиса «пилой» стала, ни дня без скандала не живут. Решили они уехать из Шипицыно.

А вот и родительский дом, вернее землянка, дом строить будут весной, уже и материалы заготовлены. Сивка встал, потряс головой, перебрал ногами и замер. Выбрался Ян из саней, сказал коню, что скоро поедут обратно, тот только глазом повёл – понял, мол. Дёрнул за ручку дверь, Ян вошёл в помещение, внеся с собою клубы холода, его встретил запах свежевыпеченного хлеба и радостное дочкино «п-а-апа». Поздоровался, сбросил на лавку у печи тулуп, стянул с головы шапку ушанку и прошёл вовнутрь жилища. Дочь сидит на столе, в руке у неё пирог с калиной, отец колет комковой сахар, а мать ухватом из русской печи тянет котелок, пахнет капустными щами с гусиным мясом, любимое блюдо всей семьи. Протянул Ян руки к дочери, взял её, прижал к себе, она улыбается ему и пытается пирогом угостить, засмеялся: кормилица наша, никого голодного не оставишь. Дочка улыбается и, заглядывая отцу в глаза, шепчет: «есь».

– Вовремя ты пожаловал, ужин готов, – ласково говорит мать.

– Что там, сильно метёт? – спрашивает отец.

– Плотно укрывает землю и мороз крепчает. Надо обратно ехать, пока совсем не подморозило, Сивке трудно на морозе, старый он.

– Горячего хлебни пока, я внучку одену, – Марфа ставит на стол миску полную щей, большими ломтями кладёт свежий хлеб. От ароматов еды у Яна засосало под ложечкой, он непроизвольно сглотнул слюну, подвинул табуретку к столу и не заметил, как опустела миски, а мать уже с добавкой поварёшку протягивает. Сытно, вкусно, но надо возвращаться домой, а прежде сказать о своём решении уехать из Шипицыно.

– Тут вот такое дело, тятя, мама, – начал говорить и понимает, что нет у него слов, как сказать родителям и не обидеть их, что оставляет их и внучку любимую забирает насовсем.

Демьян отложил ложку, отодвинул миску со щами, к которым ещё не притронулся и зачем-то подкрутил фитиль у керосиновой лампы, света вроде бы и так хватало и, охрипшим вдруг голосом, позвал жену:

– Марфа, поди сюда, сын что-то говорить хочет.

Из комнаты вышла Марфа, на руках с внучкой и большим шерстяным платком, в который хотела закутать ребёнка, испуганно посмотрела на мужа, на сына, тихо спросила:

– Со Стёпкой беда?

– Почему со Стёпкой беда? – удивился сын. – Со Стёпкой всё в порядке, мы уезжаем, дочь забираем с собой. – Сказал и шумно выдохнул. Мать села на табуретку, медленно поглаживает внучку, девочка затихла, будто поняла, что происходит нечто важное. Демьян, помолчав минуту, резко хлопнул ладонью по столу и строго сказал:

– Сами едете куда хотите, а мнучечку (так он называл Маргариту) я вам не отдам, Фиска взбалмошная бабёнка сама жить спокойно не может и тебе покоя не даёт.

Ян пытался слово вставить, что Маргарита их дочь, но отец, не слушая сына, продолжил:

– Устроитесь на новом месте, встанет на ноги Стёпка, бегать начнёт, спокойнее жена твоя станет, тогда и поговорим. Езжай один сегодня, детёнку у нас сейчас лучше, чем в вашем доме.

Тут и мать обрела дар речи, тихо заговорила, Марфа всегда тихо говорила, а когда стала плохо слышать, почти шёпотом говорила, в комнате стояла такая тишина, что её тихий голос казался громом.

– Отец прав, Фисе трудно с двумя детьми и с хозяйством управляться, а переезд у неё отнимет последние силы. Потом Риту возьмёте, мы не будем силой удерживать дитя. Куда едете?

– Казарма 88 километр, – Ян ответил, не поднимая глаз на мать.

– Безумцы, – только и сказал Демьян.– Поезжай без дочери и пойми – это лучшее, что ты можешь для неё сейчас сделать.

Встал из-за стола Ян, надел тулуп, взял шапку в руки, подошёл к матери, поцеловал девочку в голову, вышел, не простившись с родителями. Рита заплакала, звала папу. Дед посадил внучку к себе на колени и предложил попить чаю с сахаром вприглядку, девочке стало интересно, как это пить чай вприглядку с сахаром, она отвлеклась и через несколько минут забыла о папе. Дед на ладонь положил кусочек сахара, прикрыл его стаканом горячего чаю, медленно маленькими глотками отпивал напиток, удовлетворённо крякал и говорил, какой вкусный и сладкий чай, Маргаритка широко открытыми глазами смотрела на деда и его ладонь, когда выпив чай, убрал стакан и показывал внучке кусочек сахара.

– Хочешь также чай, как дед пил? – спрашивает, она радостно кивает головой. Демьян положил ей кусочек сахара на ладонь, поставил стакан с тёплым чаем и сказал «пей», Рита глотнула чаю и сморщилась, убрала стакан и быстро положила в рот сахар, Демьян весело смеялся:

– Мать, гляди какая сметливая мнучечка наша, не проведёшь, вприглядку чай пить не желает.

Марфа вытерла фартуком руки, отошла от печи, ласково погладила по голове девочку и тихо сказала мужу:

– Мало тебе взрослых, малышку разыграть вздумал, – улыбнулась, – шутник ты наш.

С тяжёлым сердцем возвращался домой Ян, но реакция жены его расстроила больше, чем отказ родителей принять их отъезд из Шипицыно. Фиса заявила, что без дочери им будет легче на новом месте, Ян только головой покачал.

На разъезде с названием Казарма 88 километр всего два дома, жили в них четыре семьи, женщины домохозяйки, мужчины работали обходчиками железнодорожных путей, и обслуживали участок от станции Шипицыно до станции Чистоозёрное протяжённостью тридцать километров. Для контроля состояния путей в их распоряжении была дрезина, на ней в экстренных случаях можно было доехать до райцентра в больницу. Продукты и непродовольственные товары жителям разъезда привозила автолавка два раза в неделю. Дом оказался не тёплый и совсем не светлый, окна выходили на северную сторону, рядом с домом была лесополоса, зимой свет в окна не попадал вовсе; пол дощатый местами прогнил, по нему босым не походишь, ребёнка на пол ползать и ходить не отпустишь.

Соседки были возрастом постарше Фисы, одна из них – Раиса Филипповна, в бабушки ей годилась, так вот не ладились отношения между ними и всё тут. По доброте душевной Раиса Филипповна советы молодой соседке выдавать начала, а та их игнорирует, отвечает, что свекровь ей не указ, а здесь и вовсе посторонний человек. Раиса Филипповна осерчала и другим соседкам посоветовала с Фиской не общаться.

Муж с утра и до позднего вечера на работе, Анфиса одна с сыном, словом переброситься не с кем, с годовалым ребёнком не поговоришь, так она считала. Не хочет жена понять и принять нелёгкий труд мужа, который на железнодорожных путях и в ветер и под дождём, под знойными лучами палящего солнца летом, в метель и мороз зимой лютой сибирской. Фиса одна с малышом устаёт, – её правда; Яну хочется домашнего тепла и заботы после изматывающей работы, – его правда. Он тяжёлые заботы по дому на себя взял: и печь утром рано растопить и воды в дом наносить, огород вскопать, полить овощи на грядках – это летом; зимой снег от порога откидать. А жена сердится, пуще прежнего «пилит», называет неудачником. Когда же стало известно, что в семье будет пополнение, Анфиса горько заплакала и замолчала, на вопросы мужа не отвечает, на Стёпку покрикивает или отмахивается от него. Ян испугался, что у жены «с головой стало плохо».

Родился сын в конце лета, крепкий бутуз с тёмными глазами, энергичный и жизнерадостный, назвали его Олесь, в честь украинского друга Яна, с которым вместе служили в Восточной Германии. Анфиса к сыну отнеслась равнодушно, она его кормила, купала, но не разговаривала с новорождённым. В помощники набивался Стёпа, он игрушку-погремушку брату принесёт, да тот взять не может, туго замотанный в пелёнку, тогда Стёпка игрушку в лицо Олесю суёт. Ян сказал, что ею надо потрясти перед младшим братом и показал, как это сделать, удовольствие получили все: Стёпка трясёт, погремушка гремит, Олесь глазами водит из стороны в сторону, жена впервые тихо засмеялась.