Поэтому хотя бы в дамскую комнату.

– Хорошо, а я пока счет прошу, да?

Парень уточнил, поймал быстрый сомневающийся взгляд, улыбнулся, прекрасно его расшифровав…

– Я всё равно тебе не разрешил бы заплатить, прости…

А потом всё так же, улыбаясь, провожал Санту взглядом.

Она, конечно, не оглядывалась. Хотя понимала: можно было бы…

Просто идешь, держа спину ровной, покачивая бедрами, как чуть раньше в уборную шла та – другая – бросаешь взгляд через плечо за свой столик. Улыбаешься оставшемуся за ним молодому человеку…

Потом будто невзначай скользишь дальше…

И тут возможны два варианта: пафосно-сериальный и реальный.

Первый – это поймать на себе взгляд Чернова. Желательно, что-то выражающий. Желательно, ревность.

Второй – это осознать, что ему до тебя привычно ровно. Он ждет свою спутницу, пользуясь её отсутствием, чтобы уткнуться в телефон.

Это было бы унизительно, поэтому Санта не оглядывалась.

Вышла из зала, поднялась по ступенькам, прекрасно помня, где здесь что расположено, миновала ещё один – такой же заполненный, свернула…

Уже почувствовала облегчение, но очень хотела опустить руки под холодную воду, чтобы потом их же приложить к шее.

Только думая об этом – ей становилось с каждым шагом всё лучше.

Пока сердце не забилось сильней, потому что из двери в дамскую комнату показался сначала подол знакомого платья и знакомая же босоножка. После – её незнакомая владелица.

Их с Сантой разделяло не больше семи шагов.

И пусть это было глупо, но Санта замедлилась.

Понимала: ей незачем разглядывать женщину, а разглядывала.

Ровесницу Данилы. Рыжеволосую и высокую. С островатыми крупными чертами и деланными губами. При этом утонченную, а то и худую, но красиво. Накормить не хочется. Да и откуда-то понятно: попробуй раскрыть рот с некорректным предложением – быстро пожалеешь.

Она не из племени безмолвных красивых кукол. Она – женщина-партнер.

Вероятно, Чернову нравятся сильные.

Несколько первых шагов женщина делала, глядя в область своего же бедра – прятала что-то в аккуратную сумочку, висевшую на плече. Потом подняла глаза, скользнула по Санте – без особого интереса. Где-то как на торшер или кресло. Дальше – за спину. Улыбнулась тепло… А у Санты по спине пошел холодок…

– Боишься, заблужусь?

И голос у женщины тоже оказался вполне приятный. Не тихий, не девичий. По-женски низкий. Красивый.

Особенно, когда она хочет, чтобы звучал красиво.

Сейчас хотела.

А мурашки побежали уже по плечам Санты. Потому что обращено явно не к ней. Она – торшер.

А сзади теперь отчетливо слышатся шаги.

– Боюсь, сбежишь…

И ещё слышен ответ.

Который заставляет Санту на секунду закрыть глаза, благодаря небеса за то, что хотя бы шаг не сбился. И пусть это миллион раз глупо, но ей снова больно и зло.

Она не хотела это слышать, а Черновский бархатный баритон предательски звенит в ушах.

Она знает, что им всё равно.

Она знает, что ей тоже должно быть.

Но вместо того, чтобы зайти в уборную с гордо поднятой головой, минует её. Поворачивает чуть дальше, делает несколько шагов по пустому коридору, толкает одну из дверей, чтобы тут же почувствовать, как ветер разметывает волосы и бьет прохладой в лицо.

Один из пожарных выходов открыт, что не может не радовать.

Глава 10

Один из факторов, которые значительно повышают риск острого инфаркта – курение. Санта знала об этом не только потому, что каждая пачка орет об опасности крупными буквами, а потому что этот «один из» отчасти убил её отца.

Курение. Недосыпы. Выматывающая работа. И долбанутое стечение обстоятельств, что схватило его за рулем.

Случись это дома, на работе, когда он ехал бы с водителем – была бы вероятность, что его спасли, а так...

Почему-то Санте очень это запомнилось.

И почему-то вспомнилось сейчас.

Когда она стояла на пролете ведущей вниз, во внутренний двор, лестницы, чувствуя всё новые, холодящие щеки, обволакивающие бедра и лодыжки, порывы ветра… И неистово мечтая взять где-то всего одну сигарету.

Она в жизни не курила. Даже в школе не пробовала. Была в команде мамы, которая до последнего сражалась с мужем за ЗОЖ. А сейчас так хотелось…

Хотя бы на что-то отвлечься, чтобы перед глазами перестали мелькать противные картинки.

Рыжая «боишься, заблужусь?» с игривой улыбкой.

Черновское «боюсь, сбежишь…», разбивающее сердце, которому уже давно пора успокоиться.

Ведь казалось бы… Да смирись ты, дурында! Тебя в зале ждет парень ничуть не хуже. Он моложе. Он тебе ближе. С ним ты можешь быть собой и не бояться ляпнуть что-то не то или не то сделать… У него по взгляду читается: ты ему очень… Ну очень нравишься.

Но нет.

Ты какого-то черта мучаешься, изводишь себя же… И не мечтаешь ведь даже, не надеешься. Просто страдаешь. Просто дура.

Понимая, что не успокаивает себя же, а только заводит сильнее, Санта мотнула головой, фокусируя взгляд с прищуром на стене дома напротив. Обычной. Кирпичной. Абсолютно безликой стене. На которой из увлекательного – разве что трещины. Но лучше смотреть на неё, чем вернуться и застать, как двое воркуют в коридоре или снова за столиком.

Она же не заблудилась… А он не дал сбежать.

Им всё равно, что Санту сейчас трясет.

– Ненавижу…

Слово сорвалось с губ непроизвольно. Звуком по округе не разнеслось – его смазал всё тот же ветер. А Санта даже толком не объяснила бы, кого ненавидит. Себя. Чернова. «Соперницу». Ситуацию. А может всё и сразу.

Не объяснила бы, но публично выражать свое отношение не собиралась, держала в себе. Как всегда.

План Санты был прост, пусть и родился уже после того, как она оказалась здесь – на свежем воздухе.

Чуть остыть. Выждать, пока голубки уж точно вернутся за столик. А может успеют расплатиться и уйти.

Взять свои вещи, тоже свалить побыстрей. Потом – отмереть и хотя бы остаток вечера провести с Гришей так, как он того заслуживает – без её кислой мины.

Но дело в том, что время Санта не засекала, а вернуться и снова столкнуться с Черновым было откровенно страшно. Поэтому она стояла.

Подмерзала, но стояла.

Как дура.

Вздрогнула, резко поворачивая голову, когда двери, через которые вышла она, снова открылись. Ругнулась про себя: потому что стыдно объясняться с кем-то из сотрудников, кто ты такая и что вообще тут забыла, но быстро поняла, что лучше бы объясняться…

Потому что из-за двери выглядывает не администратор или один из официантов.

Это делает Чернов.

Он спускался по лестнице, почти сразу переведя взгляд с её лица себе под ноги, а Санта будто со стороны отмечала, что её пальцы впиваются в перила, а сердце подскакивает к горлу.

Санта смотрит, как мужчина приближается, и просто не может пошевелиться. Да даже подумать что-то внятное – проблематично. Уж не говоря, чтобы сказать или сделать.

Чернов оказывается на выбранном ею пролете. Поднимает взгляд, усмехается, смотря в лицо, делает ещё два шага, непроизвольно усиливая девичью дрожь, а потом поворачивается к довольно ненадежному, как кажется Санте, ограждению спиной, упирается во всё те же перила задницей в классических брюках, достает из кармана пачку, открывает, чуть поворачивает, предлагая взглядом…

Глаза Санты фокусируются на сигаретах, в голове горькая пометка: он курит те же, что курил отец.

Сидит за его столиком в любимом ресторане. Реализует отцовские мечты в профессии. Он в большей мере Пётр Щетинский, чем она…

И даже любовь дочери Петра принадлежит тоже ему…

Не в силах сходу ответить в голос, Санта просто мотнула головой, ненадолго встречаясь своим взглядом с мужским, а потом снова сосредотачиваясь на кирпичной стене дома напротив. Невероятное зрелище, к которому Данила остался откровенно равнодушным.