По сути британцы поступали так, как до этого поступали русские предприниматели вроде Трапезникова или Холодилова. Они снаряжали корабли сами и входили во множество компаний с другими торговцами или авантюристами, распределяя таким образом риски. Корабли возвращались или гибли, но сверхприбыль хотя бы от одного успешного вояжа покрывали расходы.

Кто-то поднимал португальский флаг, кто-то придумывал вымышленную австрийскую компанию, кто-то брал лицензию у Ост-индийской компании и компании Южных морей. Монополия раздражала многих и понемногу трещала по швам. Корпорация не могла прихлопнуть мелких предпринимателей, напоминая крупного хищника, с тучей мошек перед окровавленной пастью.

Шкур добывалось все больше. После начала регулярной торговли Кантон поглотил пять сотен каланьих шкур в первый год, тысячу во второй, две тысячи в третий. Объемы росли, цены понемногу снижались и вскоре я почувствовал приближение кризиса. Нам следовало спешить. Поговорив с Комковым, мы решили поставить несколько новых факторий, чтобы перекрыть все удобные для торговли места. Приказчики должны были предлагать по десять пиастров за шкуру, а во время наплыва иностранцев и все двенадцать.

Зато китайцы наконец распробовали котика. Так что промысловые ватаги вернулись к привычному делу, а за счет большего скопления бедных животных, их организованное избиение стало на время даже более прибыльным против торговли каланом с индейцами.

Мы расстались друзьями как с Колнеттом, так и с Баркли. Они пошли каждый своей дорогой, а мы с Лёшкой вернулся к местным делам. Впрочем я оказался слишком самонадеянным, полагаю, будто Баркли не найдет вход в проливы. Всего через неделю его корабль заметили неподалеку от Виктории. Несколько дней он исследовал внутренние воды, выдержал стычку с индейцами после чего вернулся в океан. Вряд ли с корабля видели город, все же большая часть домов располагалась в глубине фьорда, но следы деятельности Баркли мог заметить вполне, а заметив, зафиксировать в бортовом журнале или дневнике.

Но механизм все равно был уже запущен. Часики тикали.

Глава тридцатая. Кризис

Колычев меня раздражал. Скорее не как человек, а как должность с мутными полномочиями. Как человек он был мне непонятен. И похоже это было взаимно. Взаимный фактор раздражения и непонимания. Во многом по этой причине наши отношения с капитаном напоминали американские горки. То он становился любезен, как будто мы только что встретились в английском клубе; расспрашивал о чём-нибудь, разговаривал на вольные темы. То вдруг становился настоящей занозой в заднице, начинал предъявлять претензии, завуалированно угрожать. Просто доктор Джекилл и мистер Хайд российского бюрократического разлива. Я был уверен, что темная его сторона подпитывалась кознями Царёва. С другой стороны, капитан не выглядел человеком, которым можно легко манипулировать. А значит склонность к интригам имелась в нём сама по себе. Мне требовалось найти противоядие.

Лёшка давно мечтал о создании мощной разведки. К этому времени у нас уже имелась сеть индейцев-осведомителей на испанских территориях, созданная Скороходом и Варзугиным; мы отправили младшего Ясютина консулом в Макао, регулярно получая от него сведения о торговле и политике; благодаря Анчо и его дипломатической службе у нас имелись информаторы почти во всех окрестных племенах; при мушкетерах Тропинина работала полевая разведка под командой Шелопухина; наконец, кое-что добавлял я сам из поездок по Европе и России, объясняя знания якобы получаемой корреспонденцией. Вся эта разнообразная информация стекалась в секретное крыло главной конторы компании и там анализировалась. Но настоящей добывающей агентуры, способной охмурять, подкупать, вербовать, а также взламывать сейфы и бегать с пистолетом по крышам у нас ещё не было. С прибытием Колычева, Лёшка решил восполнить этот пробел. Отобрав несколько человек из мушкетеров, он стал натаскивать молодую агентуру на гостях.

Подступов к самому начальнику нашлось немного. Тот был осторожен в контактах, питался в основном в крепости тем, что приготовит денщик из казаков, гулял всегда в сопровождении свиты. Секретарь Царёв, напротив, сам искал встреч, пытаясь видимо найти компромат на купцов, а также выйти на людей, склонных к сотрудничеству или недовольных положением дел. Казаки тоже не чурались общения и часто заходили в ближайший к форту кабак Тыналея. А поскольку денег у них водилось немного, то Тропинин превратил заведение в центр своих операций, уговорив хозяина, чтобы тот отпускал гостям пойло в долг.

Здесь всегда сидел кто-нибудь из новоиспеченных агентов, воспитанных Лёшкой лишь на том странном субстрате, что он почерпнул в шпионских романах и фильмах.

— Дело наживное, — говорил Тропинин, — постепенно сами дойдут до всего.

Агенты или сидели за соседним столом, подслушивая, или угощали гостей, завязывая разговор. Казакам рассказывали истории о том, как можно неплохо подняться, если к примеру завербоваться матросом на индийский корабль или фактором на удаленный торговый пост, или даже заведя ферму и поставляя в город зелень, молоко, овощи. Большинство бедолаг отправилось на край света как раз, чтобы заработать, поэтому рассказы попадали на удобренную почву. В ответ звучали жалобы на нелегкую жизнь, упертость начальства, невозможность получить мзду от русских купцов или пощипать дикарские поселения — обычный промысел их собратьев на Дальнем Востоке.

Из болтовни казаков между прочим выяснилось, что основная проблема Колычева заключалась в ограниченности средств. Как в смысле денег, так и в смысле власти. Казна, выданная в Петербурге, как это часто случается, не учитывала уровень местных цен, которые хоть и понемногу снижались, всё же были гораздо выше российских. И уж тем более никто не рассчитывал держать на довольствии целый казачий отряд. Говорили, что на черный день у Колычева имелись векселя, но здесь их просто некому было принять.

Что до власти, то Колычев находился почти в том же положении что и мы. Земля эта считалась в лучшем случае ничьей, а в худшем — территорией иностранной империи. Власть же уполномоченного представителя коммерц-коллегии ограничивалась только экономическими вопросами.

К сожалению дальше разговоров дело у разведки не двигалось. Почти все казаки были безграмотными и даже завербовав кого-то из них, агентам Тропинина вряд ли удалось бы получить доступ к документам секретаря или капитана. А именно в них, как он считал, находилась кощеева игла. Точные инструкции коллегии, сроки командировки, полномочия — любая мелочь могла сослужить нам службу, дать зацепку, рычаг воздействия.

— Но! — Лёшка поднял указательный палец. — Есть и хорошая новость. Колычев собирается отправить письмо с отчетом в Петербург.

— Нашей почтой он вряд ли воспользуется, — скривился я.

— Верно, — усмехнулся Лёшка. — Он отправит письмо с курьером. С кем-нибудь из казаков. Но на нашем корабле. Других-то здесь нет. И тут у нас будет несколько вариантов действий. Бросить курьера за борт, напоить или завербовать, Похитить письмо, подменить или хотя бы тайно прочесть. А из содержания мы узнаем, чего нам ждать, чего опасаться.

Дефицит денежных средств у начальника давал нам рычаг влияния. Но подходящей ситуации, чтобы предложить ему взятку, нам пока не подвернулось. К тому же казаки жаловались, что капитан был излишне честолюбив, честен и не желал заниматься привычными на фронтире делишками, вроде грабежа туземцев и вытягивания денег из купцов.

Будь Колычев здесь один, он наверняка затянул бы пояс потуже, пытаясь протянуть до прихода подмоги или смены. Царев, однако, имел другой склад мышления. Он, видимо, и убедил начальника пойти на «военную хитрость».

Однажды прогуливаясь по набережным, я увидел, как казаки, возглавляемые Царевым, идут всем отрядом вдоль Охотской улице, заходя то в один, то в другой двор. Сперва я подумал, что они ищут кого-то или чего-то, возможно подозреваемого в краже или украденную вещь, а может даже решили поискать наудачу кого-нибудь из списков беглых каторжников и ссыльных. На всякий случай я заскочил в особняк и, наскоро нацепив сюртук, треуголку и шпагу, поспешил наперехват.