Я отбрыкнулся, выдернув ногу у доброжелателя, и как мог поднялся на ноги. Мик и Чарли немедленно подхватили меня с боков. Фон при этом убедился, что я стою, и шустро унесся дальше в кухню.

— Вот это все, Мейсон, ты будешь объяснять долго и, похоже, уже не мне, — зловеще посулил Чарли.

— Брось, Чарли. Поживи еще.

— Чего?! Тьфу на тебя! Я имею в виду, что это… ФБР и вообще…

Все это доносилось уже из-за спины, поскольку я, убедившись, что ноги держат, припустился следом за Миком.

Огонь уже утихал, прожегши столешницу почти насквозь, обуглив обои и расплавив линолеум, а народу в кухне поубавилось. По сути, один только Мик и остался. Зато в том месте, где огнеметчик рисовал свои знаки, прямо в воздухе висела дыра в сплошной мрак. Как будто проковыряли в пустоте дыру в беззвездную ночь. Тьфу ты, чего доброго поэтом станешь среди эдаких событий. Интересно, если о садах еще и в рифму — лучше или хуже получится?

— Эл туда полез, — озадаченно сообщил Мик.

— Ну и?

— Ну и — что?

— Ну и — чего ты ждешь?

— Вспоминаю, где моя бита. Что я, дурак, без нее туда нырять?

А вот я, наверное, дурак. Взял и, набрав на всякий случай в грудь воздуха, грянулся плечом прямо в темноту. Привычка такая — в сомнительные двери входить с разбегу. Не выводится ничем, даже дверьми незапертыми, в которые влетаешь и катишься кубарем под ноги недоумевающей публике.

Мрак слегка спружинил, но все же без труда продавился, из-под ног ушел липнущий к сапогам нагретый пол, меня перевернуло и больно обо что-то твердое шмякнуло. Испугаться как следует я не успел. Это вообще дело небыстрое. В какой-то миг рука нащупала что-то судорожно отдернувшееся, да и сама дернулась обратно, как еще удержался и не выстрелил! А потом тьма стремительно рассеялась, пахнуло в лицо светлой серостью, и вывалился я в края, про которые можно сказать единственно: «А я себе это представлял совсем иначе»…

Собственно, я себе никак не представлял Ад. Как уже сказано было, не больно-то я религиозен. К тому же каждый, кому довелось поваляться в тропическом болоте под полуденным солнцем, сам может читать лекции о недружественной окружающей среде. С этой точки зрения Ад оказался довольно либеральной конторой, сильно смахивающей на мотель где-нибудь на безлюдной окраине Невады. По крайней мере, комната, в которую я вкатился, отшибив копчик и оттого рассвирепев еще больше, только отсутствием телевизора от мотельного номера и отличалась. Не хочу хвастаться, но до тех пор, пока пироманьяк не сжег мою кухню, она выглядела намного уютнее. Даже с физиономией фон Хендмана посередине и холодильником, обклеенным вкладышами от жвачки. Единственно, запашок сразу ударил в нос — не сказать, что неприятный, но чужой какой-то, резкий и словно бы нереальный, чем-то наводящий на мысль о наркозе у стоматолога.

Голова на секунду пошла кругом, ну да мы привычные — с подачи фона в какие только ароматные места не заносило: то в автомастерскую, то в канализацию, то во вьетнамскую закусочную. Выдохнул носом, вдохнул ртом и вернулся к действительности.

Первым делом внимание мое привлекла скульптурная группа «Хранитель Элинхарт разрывает пасть чуде-юде гнусной наружности». Или наоборот. Сразу было не разобраться. Эл — хорошо, что предупредил о своем истинном виде! Не то бы в него я выстрелил просто для профилактики, — преобразился в громадную гориллу, не только объемами напрочь забивающую любого Дориана Ятса, но и ростом футов в восемь. Вот это я понимаю, примерно таких габаритов он и ощущался. Что забавно, одежда на нем осталась, хотя и приобрела какой-то архаичный покрой: майка перекинулась во что-то вроде туники, ботинки — в мокасины, а револьверы вовсе не изменились, но теперь мне стало очевидно, что управится с ними Хранитель за милую душу. Густая и жесткая серебристая шерсть встала дыбом. Меч, в могучей лапе выглядящий вовсе чахлой рапиркой, сновал молнией, пытаясь уязвить противника, но тот пока что отбивался довольно успешно.

Этот второй остался, пожалуй, более узнаваемым — человекообразности не утратил и остался моей милостью одноруким. Появилась в его облике какая-то, сказал бы я, малоприятная суставчатость, единственной своей левой рукой орудовал он так, словно бы она из одних только локтей и была составлена. Кисть оказалась объята пламенем, его длинный бездымный шлейф окутывал почти всю конечность; руку вражина бестрепетно пихал под клинок Эла, и там, где лезвие, рубящее титановый сплав, натыкалось на огонь, его неудержимо отшвыривало в сторону.

Пару секунд я зачарованно любовался на это чудо непонятного мне фехтовального искусства. Затем обнаружил чуть в сторонке прямо на полу безжизненно развалившуюся Айрин и, припомнив, что я тут типа суперрадж — защитник слабых и просто слишком сильно стукнутых, осторожно переместился, протирая задом пол, за спиной Эла к пострадавшей. Разглядев мое движение, вражина издал недобрый всхрап и сунулся было наперерез, но Эл опытно придержал его, сунув клинок к самому лицу и едва не проткнув ему глаз. Кстати, неужели он придержал руку?.. Мне показалось, что клинок вполне мог бы дотянуться. Ладно, разберемся. А пока я цапнул Айрин за руку, рывком поднялся на ноги и быстренько отволок сомлевшую деву к самой стенке. Увесиста же она все-таки!

Ну вот. А теперь можно и делами заняться. Интересно, что скажет этот огнеопасный дядя на заряд картечи в переносицу. Поскольку Эл — толи нарочно, то ли будучи поглощен своими фехтовальными пассажами, — приключился как раз между мной и супостатом, пришлось двинуться в обход. По пути огляделся повнимательнее. Комната оказалась просторной и весьма пыльной, с единственной дверью в дальней стене и единственным же окном в ближней. Всей меблировки в ней было одна здоровенная рама-мольберт за самой моей спиной. Судя по тому, что в роли холста выступал уже знакомый густейший сумрак, именно из него я и выпал. Что за жизнь такая? Рассказать кому, что раскрыл тайну «Черного квадрата», никто же не поверит. Впрочем, если память мне ни с кем не изменяет, оригинальный ЧК маленький, через него разве что хомячками перебрасываться. Видимо, Малевич пошел извечным путем интеллигентов-перестраховщиков: опыты свои ставил на грызунах. Это у него не было ручного фон Хендмана, не то бы сразу нарисовал семь на восемь, и сугубо в одну сторону.

Пейзаж за окном — вернее, его отсутствие — тоже ненадолго отвлек меня от цели. Окно, прорубленное в сером монолите и забранное парой ржавых прутьев, выходило в вяло клубящийся бесцветный туман. Я даже присел, чтобы снизу получше разглядеть небо, но ничего подобающего не обнаружил. То есть какая-то гладь, безусловно, была. Серая и слепая. Никаких тебе облаков, никаких звезд, никакого солнца. Очень занятно. На ночь совершенно не похоже — светло. Разве что какая-то сплошная облачная пелена, глазом не схватываемая? А солнца не видно потому, что окно выходит на сумеречную сторону? Человеческий разум — инструмент, с удивительной живостью находящий оправдание любым непоняткам. Или перелагающий этот поиск на чужие плечи — помните магическую формулу «что это, Мейсон»?..

Ладно, физику с лирикой побоку. На повестке дня огнеметчик. Сейчас я снесу ему полбашки, уповая на то, что дружба с тутошним Хранителем избавит меня от дальнейшей юридической волокиты.

Эл предупреждающе гукнул и в последний момент отшиб в сторону ствол дробовика, сунутый поверх его плеча в физиономию врага.

— Не понял, — пожаловался я, приложивши немалые усилия, чтобы не дать винчестеру улететь через всю комнату.