31 августа 1987 года (из дневника)

«Вчера, в соответствии со своим планом, закончил правку машинописного экземпляра второго (дополнительного) варианта «греков». 388 страниц основного текста и 100 страниц Приложения (Религия и Погребальная речь Перикла). Получилось, ей-богу, неплохо. За счет сокращений основной текст уплотнился, приобрел необходимую динамичность. А авторские комментарии, адресованные в современность, придали ему вкус, как соль мясу. Больше переделывать рукопись не буду. Сашура намерен обсудить с Натаном, в какое издательство ее предложить. Пока намечены: «Знание», «Книга», «Наука», «Госполитиздат».

Дальнейшая судьба рукописи была несчастливой. Об этом очень коротко. В начале октября 87-го года мой друг Саша Свободин рекомендовал рукопись знакомой редакторше издательства «Книга» Ирине Вадимовне Чернович. Я встретился с ней в редакции, принес рукопись. Милая женщина встретила меня приветливо и просила написать авторскую заявку, что я в тот же день и сделал. Через пару дней она мне позвонила и поздравила с «первой победой». Директор издательства дал «добро» на продолжение нашего с ней контакта. Назавтра она уезжала в отпуск. Сказала, что вернется в конце месяца и будет читать рукопись. Но после ее возвращения выяснилось, что за время отпуска руководство издательством сменилось и рукопись повисла в воздухе. Я решил, что звонить Ирине Вадимовне не буду. Если ей интересно и есть возможность работать с моей рукописью, она позвонит сама...

Она позвонила в конце сентября 89-го года, то есть через 2 года. Сказала, что прочла рукопись, очень хочет заняться ею и пригласила встретиться с новым главным редактором издательства. После нашего с ним разговора он обещал просмотреть рукопись за две недели...

Следующую весточку из издательства «Книга» я получил еще через 3 года. Моя редакторша к тому времени уволилась, а издательство перешло на торговлю какой-то мануфактурой (заканчивался 92-й год). Мне сообщили, что переводят оставшиеся 40 % гонорара, а рукопись можно забрать. Что я и сделал. В то время, как я узнал у Сашуры, дела у всех издательств были плохи. Сильно выросли цены на бумагу и полиграфию. Я в это время уже давно занимался римской Историей. Решил с «Грецией» никуда не соваться. Ясно, что издавать мне, человеку без имени в литературе, можно будет только за свой счет. Для этого надо заработать (честным трудом) много денег. С этой целью начал 2-годичную программу совершенствования своего французского языка. Об этом расскажу чуть дальше, но итог таков, что разбогатеть не сумел. Успел написать 3-томную книгу по римской истории и даже издать ее в 98-м году. А «Греция» все лежала... Денег для ее издания скопил только к концу тысячелетия. В 2001 году она, наконец, увидела свет. Вот такая история...

Любезный читатель, я рассказал о том, как работал над книгой «О Солон!» Пересказывать содержание книги не имело смысла. Быть может, ты захочешь ее прочитать. Дай-то Бог! Из того, что ты здесь прочитал, я полагаю, тебе ясно, что вся она написана без всяких авторских фантазий, на основании строго выверенных свидетельств древних авторов. Но в самом ее конце есть пара страниц, полностью выдуманных автором. В них выражено мое отношение к главному герою книги, да и ко всей истории описанного периода. В качестве заключения темы я хочу воспроизвести их здесь.

***

«...Конец лета. Тихая, безветренная ночь. За черной громадой Акрополя восходит луна. Четкая линия края храмовой площадки отделила посветлевшее небо от непроглядной тени обрыва скалы. Продолжением тени выступают над обрывом карниз и кровля Парфенона. Ясно очерчены дальний скат фронтона и профиль капители угловой колонны. Блестят отполированные камни Священной дороги. Город спит...

На пороге слабо освещенной комнаты небольшого дома близ дороги стоят двое: мужчина и женщина. Он обнял ее сзади за плечи и задумчиво смотрит вверх на Парфенон. Она, отклонившись, подняла глаза к его лицу. Едва белеют тонкие колонки портика, окаймляющие внутренний дворик. Через проем двери виден еще один человек. Он сидит подле догорающего очага. Длинные седые волосы позволяют угадать в нем философа. Красные отблески огня ведут свою безмолвную игру в неподвижных чертах строгого лица. Взгляд пристально, и вместе с тем рассеянно, следит за быстрыми перебежками языков пламени. Двое у двери разговаривают вполголоса, с долгими паузами.

— Ты доволен сегодня мною, мой господин?

— Не говори так, Аспасия, даже в шутку. Я доволен. Ты сумела немного рассеять мою тревогу. И наш молодой друг Сократ помог тебе в этом.

— Он замечательно умен и заражает своей верой в людей... А что, война неизбежна?

— Боюсь, что так. В этому году спартанцы не тронутся с места, но следующей весной...

— Ты попробуешь еще отговорить Архидама?

— Я уже отправил ему письмо. Но апелла и эфоры настроены решительно. Коринф угрожает выйти из Союза. А это — флот... Однако сейчас меня больше тревожит Фукидид и те, что с ним...

— Закон о неверующих? Он принят специально против Анаксагора?

— Да. И это только начало...

— Ты говорил с учителем (взгляд на сидящего у очага).

— Я сказал, что готов защищать его в гелиее. Но не могу поручиться за успех.

— Он уедет?

— Не знаю... Наверное, так было бы лучше.

— Фидию тоже грозит опасность?

— Возможно... Но сейчас не время говорить с ним об этом. Он так счастлив, что закончил Парфенон.

— Все-все окончено?

— Все. Иктин установил последнюю метопу. Алкамен и Агоракритос закончили отделку фронтонов.

— А Пропилеи?

— Мнесиклу осталось доделать самую малость.

— Как замечательно, что они закончили одновременно!

— Да. Ансамбль Акрополя этим заложен. Он будет пополняться такими же шедеврами... Даже и без меня.

— Не говори так.

— Любовь моя, мне скоро шестьдесят. Мой срок близок.

— Не говори так.

— Я рад за Фидия и за Афины. Что бы ни случилось, Парфенон будет стоять века. Любуясь им, люди будут вспоминать и нас. Наш опыт будет им полезен... Надеюсь, что Геродот о нем напишет. Талант его в расцвете, и он на пять лет меня моложе.

— Он приедет?

— Обещал. Прощаясь, сказал мне, что ты его очаровала.

— Ты мне льстишь.

— Нет. Это правда. Да и кто может устоять перед обаянием самой умной и прекрасной женщины на земле?

— Спасибо, милый. Хоть это и не так, но мне приятно... Геродот очень уважает тебя.

— Надеюсь... Кто знает? Быть может, пройдут века и века... В прах обратятся и Афины, и даже божественные творения Фидия, а сочинения великого историка будут жить... Наши отдаленные потомки создадут государство еще прекраснее и справедливее, чем наше.

— И новые правители скажут: «Мы продолжаем дело Перикла!»

— Теперь ты мне льстишь. Но мне приятно. Так хочется верить, что смерть не унесет в безвестное ничто наши страдания и радости... То, пусть немногое, что мы сумели сделать...

Полная луна поднялась над кровлей Парфенона. Испарения спящего города в ее лучах превратились в светлый туман. Он заливает подножие Акрополя, скрывает домик близ Священной дороги и бессмертные образы его обитателей...

Уважаемый читатель, раздел «Музыкальные среды» может тебе показаться неуместным в этой главе. Однако посуди сам.

Во-первых, «Новая стезя» — это переход из сферы естественных наук в гуманитарную сферу. История, литература и музыка принадлежат к ней в равной степени. Во-вторых, написание книги и наши музыкально-литературные собрания практически совпадали по времени. Работа над рукописью продолжалась с июня 1984 года до января 1987 года. А «Музыкальные среды» просуществовали в нашем доме с ноября 1985 года по февраль 1990 года.

Надеюсь, я убедил тебя в том, что совмещение этих двух сюжетов в одной главе вполне оправданно. Позволю себе начать с предыстории этих «сред».

Мое приобщение к музыке было не ранним. Родителям и в голову не приходило учить музыке детей. Зачем? Хотя в большой комнате на старой квартире стоял рояль. Не наш. Кто-то из знакомых (наверное, из «бывших», подвергшихся «уплотнению») за недостатком площади пристроил его «на время» у нас. После смерти отца в 31-м году об уроках музыки нечего было и думать — жили очень бедно. Маме, участковому врачу районной поликлиники, выматываясь на двух ставках, едва удавалось одеть и прокормить двух сыновей-подростков. Хотя у моего старшего брата был явно хороший слух — он легко подбирал на рояле (без нот) популярные в начале 30-х годов песенки.