Через несколько дней меня вызвали на бюро райкома комсомола (практически прежнего состава). Честно говоря, несмотря на все, что мне было известно о борьбе со всякими оппозициями в партии и преследованиях оппозиционеров, я не представлял себе, с каким огнем затеял игру. Большинство членов бюро райкома решительно потребовало исключить меня из комсомола «за попытку срыва работы районной конференции». И только молчавший до конца этих филиппик первый секретарь бюро предложил ограничиться строгим выговором. Так и порешили. Фамилия этого первого секретаря была Дорфман. До появления первых ласточек государственного антисемитизма (ими послужили увольнения в аппарате ЦК партии) было еще далеко.

В здание новой школы мы переехали в середине ноября 38-го года. А 10-го декабря на сцене зала, занимавшего почти весь четвертый этаж, наш драмкружок уже показывал спектакль «Очная ставка». Я его смотрел в театре и поначалу идти не собирался, но потом надумал. Поэтому опоздал к началу. Кое-как пристроив пальто в переполненной раздевалке, стал, невольно торопясь, подниматься по опустевшей лестнице.

На площадке третьего этажа нагнал незнакомую мне девочку, по-видимому, десятиклассницу.

— Вы не знаете, откуда надо входить в зал — с этой или с той стороны? — спросила девочка.

Меня удивило ее черное шелковое, старинного фасона платье с открытой шеей. И очень тонкая талия. А еще — туго облегающие голову темные волосы с пробором посередине. Она их заплела в косу, уложенную пучком на затылке, что оставляло открытым высокий и чистый лоб. Никто из девочек так волосы не убирал. Выражение карих глаз под слегка изогнутыми бровями было тоже непривычно серьезным, но приветливым. Немного застенчиво улыбавшиеся губы казались чуть-чуть воспаленными. Вообще, она мне показалась не то чтобы красивой, но какой-то необычной. И голос своеобразный — мягче, что ли, чем у других.

Я знал, что сцена находится как раз с этой стороны. Поэтому мы пошли неосвещенным коридором третьего этажа в другое крыло здания. Шли рядом, молча мимо белевших в полутьме справа запертых дверей классов, мимо больших окон слева, где неистово сияла луна, наступая на лежавшие на полу косые полосы света с черными перекрестьями. Наши шаги гулко раздавались в пустом коридоре и, вместе с тем, я слышал, как шуршит шелк ее платья. Все это было необычно, даже немного таинственно.

Но самое необыкновенное случилось потом, в зале. Когда мы вошли, оказалось, что он полон, и только в ряду стульев, стоявших сбоку у стены, оставались свободными три последних места. Девочка села впереди, а я рядом с ней, сзади. Нам пришлось повернуться вполоборота к сцене. Я положил руку на спинку ее стула — так было удобнее сидеть. И неожиданно ощутил поток тепла, идущий от ее шеи к моей руке. Как от голландской печки, которую топили у нас дома. С удивлением я посмотрел на чуть наклоненную вперед шею. И потом уже почти не смотрел на сцену, а все на эту трогательно тонкую шею и нежную линию плеч, обрисованную шелком платья. Я не отдавал себе отчета в том, что меня так трогало и восхищало. Мне казалось, что я только хочу понять, почему шея девочки излучает такое сильное тепло...

После спектакля мы познакомились. Ее звали Ира Виноградова, и она, действительно, училась в 10-м классе. Потом стали встречаться на переменах. Сначала вроде бы случайно (мой 9-й класс находился на другом этаже). Обсуждали школьные комсомольские дела. Ее они так же живо интересовали, как и меня. Потом, уже не стесняясь этого, оба торопились найти друг друга: всегда было что-то, чем хотелось поделиться. Потом, чтобы продолжить разговор с этой серьезной девочкой, я стал провожать ее домой. Меня удивило, что она живет в здании гостиницы «Метрополь». Только вход на лестницу, ведущую к ее квартире, был не с площади, а из небольшого тупика с задней стороны огромного здания, рядом с почтой. Ира объяснила мне, что с этой стороны, в бывших гостиничных номерах, размещены семьи многих партийных работников, не имевших в свое время жилплощади в Москве. Ее мама, Ольга Ивановна, читала лекции по философии в Высшей партийной школе. Она родилась в деревне, давно вступила в партию и благодаря своему упорству в учебе достигла звания профессора. Эти сведения вызвали у меня тогда глубокое уважение к Ольге Ивановне, которое затем только подтвердилось.

Я стал приходить в школу заранее и из окна коридора нашего третьего этажа высматривал, когда с Петровки в проходном дворе, ведущем к нашей школе, появится рыженькое пальтишко и синяя вязаная шапочка Иры... (Семья профессора ВПШ, очевидно, в то время жила бедно. Тонкое рыженькое пальтишко служило и в сильные морозы. Тогда под него Ира надевала серый свитер. Кроме свитера и «парадного» черного платья, у нее была еще коричневая блузка и отложным воротничком, застегнутая доверху, без каких-либо украшений. Да еще единственное, белое с цветочками, летнее платье).

Наш взаимный общественный интерес вскоре стал приобретать и личную окраску. Мне помнится одно наше комсомольское собрание. Все комсомольцы школы тогда еще умещались в одном классе... Мы сидим рядом за партой и... вовсе не слушаем то, что происходит на собрании, а заняты бесспорно глупым, но для нас увлекательным делом. Ира рисует на бумажке мой «вензель» в виде буквы «Л» внутри кружка «О». Правая палочка буквы «Л» стоит вертикально, а левая — наклонно. Тогда я забираю бумажку и добавляю еще одну вертикальную палочку слева, так что «Л» превращается в «И», а к правой палочке «Л» пририсовываю два полукружия, образующие слитные Ирины инициалы «ИВ», обведенные кружком. Это — наш общий вензель. Какое-то время спустя я ухитрился выцарапать его рядом с угловым окном третьего этажа большого, облицованного гранитом дома, что стоит на углу Большой Дмитровки и проезда Художественного театра (я там был на дне рождения у нашей одноклассницы). Размеры вензеля и глубина бороздок оказались таковы, что многие годы спустя он был еще хорошо виден с улицы. Как мне удалось это сделать? Вероятно, пока я «художествовал», кто-то в комнате держал меня за ноги.

Но самое яркое впечатление этого счастливого года моей юности осталось от елки в Колонном зале Дома союзов. В январские каникулы на эту елку съезжались малыши со всей Москвы. А в последний день каникул в зале был устроен бал для старшеклассников...

Я встретил Ирину у ее подъезда и мы наискось через сквер направились к Дому союзов. Оба были взволнованы и уверены, что нас ожидает что-то необыкновенное. Знакомая площадь Свердлова мне показалась таинственно красивой. Фонари в сквере еще не горели, и ветви деревьев, одетые толстым слоем инея, искрились бесчисленными отражениями огней площади. Мне казалось, что деревья нарядились специально для этого вечера, что снег под ногами скрипит как-то особенно весело, а проносящиеся по площади машины приветствуют нас шуршанием шин: «Счастливо, счастливо!»

Внизу в гардеробе было тепло, сияли люстры, блестел желтоватый мрамор. Народу набралось уже много. Стоял ровный веселый гул, на фоне которого то здесь, то там слышались приветливые возгласы и вспышки смеха. Кстати сказать, Ирка смеялась неожиданно звонко и заразительно. Смеялись глаза и все лицо ее словно освещалось изнутри веселым светом, пробивавшимся через повседневную серьезность.

Я бережно помог ей снять пальто. И это простое, но непривычное для меня действие тоже было праздником. Она подошла к зеркалу, достала из маленькой сумочки гребенку и поправила свои и без того гладкие волосы. Я смотрел на эту сумочку, на знакомое черное шелковое платье, на всю ее легкую фигурку с удивлением и нежностью, готовыми выплеснуться наружу.

Потом мы поднимались по широкой мраморной лестнице. Я взял Иру под руку. Она немного смутилась, но руку не отняла, и я с почтительной гордостью поддерживал ее тонкую, невесомую руку. Вся стена лестничной площадки представляла собой огромное зеркало. Когда мы отразились в нем во весь рост: она — хрупкая, стройная, с удивительно тонкой талией и я — выше нее на голову, в коричневой замшевой куртке и белой рубашке, оба с сияющими лицами, я подумал, что мы очень здорово смотримся вместе. И тут же почувствовал, что Иринка подумала то же самое. Мы повернулись друг к другу и рассмеялись. Меня переполняло ощущение радостной силы. Сейчас бы я мог совершить любой подвиг. Мне даже представилось, что если бы вдруг случился пожар, как бы я вынес Ирку на руках, а потом снова и снова возвращался в горящее здание и у нее на глазах выносил бы других девчонок.