Для Констанции затея Софьи, как таковая, была не менее ошеломительна, чем ее победа. Представить себе только, что Софья намеренно ушла из дому в то субботнее утро, когда мама уже приняла решение, чтобы заручиться помощью мисс Четуинд!

Нет необходимости особо подчеркивать, сколь трагичным и величественным было отречение миссис Бейнс, — отречение, из-за которого она вынуждена будет примириться с новым распределением власти внутри ее владений. Трагизм ее отречения осложнялся и тем, что никто, даже Констанция, не мог постичь всей глубины страданий миссис Бейнс. У нее не было наперсника, она не умела выставлять перед другими свои раны. Но лежа ночью без сна рядом с существом, которое некогда было ее мужем, она подолгу и в подробностях вспоминала свою мученическую жизнь. Чем она ее заслужила? Она всегда честно старалась быть доброй, справедливой, терпеливой. Она понимала, что благоразумна и предусмотрительна. За те ужасные и внезапные удары, которые она перенесла как жена, ей могло бы быть даровано утешение как матери! Но нет, этого не произошло. И она ощущала всю горечь столкновения зрелого возраста с юностью, с юностью эгоистичной, резкой, жестокой, непреклонной, с юностью, которая так неопытна, так несведуща в жизни, так непознаваема! Правда, у нее есть Констанция. Но ведь должно пройти двадцать лет, пока Констанция сможет оценить, сколь безмерно ее мать поступилась своими суждениями и гордостью, приняв внезапное решение во время этой бессвязной, натянутой беседы с жеманно улыбающейся мисс Алиной Четуинд. Возможно, Констанция считает, что она отступила перед необузданным нравом Софьи! Констанции не объяснишь, что она отступила лишь потому, что осознала полную неспособность Софьи прислушаться к голосу разума и мудрости. Иногда, лежа в темноте, она представляла себе, как вырвет сердце из груди, бросит его кровоточащим к ногам Софьи и воскликнет: «Посмотри, что происходит со мной из-за тебя!» Потом она поднимала сердце, возвращала его на место и утишала страдания голосом разума.

И все это только потому, что Софья понимала, что, останься она дома, ей придется помогать в лавке, и избрала благородное занятие, которое освобождало ее от грозящей опасности. О, сердце, как нелепо, чтобы ты из-за этого истекало кровью!

— Софья, ты пойдешь посмотреть на слона? Давай пойдем! — умоляющим голосом спросила сестру Констанция, войдя в гостиную.

— Нет, — несколько высокомерно ответила Софья. — У меня нет времени на слонов.

Прошло всего два года, но девушки повзрослели, в их жизни утвердились длинные рукава, длинные юбки, новые прически, а также степенные манеры, как бы подчеркивающие ужасающую серьезность их образа жизни. Однако время от времени сквозь пласт серьезности неожиданно прорывалась струя ребячества, порождаемая, как сейчас у Констанции, такими событиями, как слоны, и весело возвещавшая, что детство еще не совсем миновало. Сестры резко отличались друг от друга. На Констанции был черный передник из альпаги, а на черной длинной резинке висели ножницы, что свидетельствовало о том, каково ее призвание. Она добилась значительных успехов в отделе дамских шляп. Она научилась должным образом разговаривать с посетителями и, сохраняя присущую ей скромность, держалась весьма сдержанно. Она немного располнела. Все к ней благоволили. Софья посвятила себя учению. Время усугубило в ней замкнутость. Единственным ее другом была мисс Четуинд, с которой она, не забывая о разнице в возрасте, поддерживала очень близкие отношения. Дома она разговаривала мало. Ей недоставало благожелательности к людям, и мать считала ее «обидчивой». От других она требовала деликатности, но сама не платила тем же. На самом деле, она относилась к людям с полузатаенным пренебрежением, иногда мягким, иногда жестоким. В век, когда передники считались почти обязательным признаком благопристойности, она их не носила. Нет и нет! Она передника носить не станет, и дело с концом! Опрятностью сестры она не обладала, и если руки Констанции несколько огрубели от иголок, булавок, искусственных цветов и шерсти, нежные руки Софьи нередко бывали испачканы чернилами. Но Софья была изумительно красива. Даже ее мать и Констанция инстинктивно ощущали, что ее красота, пусть частично, но искупает ее суровость.

— Ну что ж, — сказала Констанция, — раз ты не пойдешь, спрошу, пожалуй, маму, может, она захочет.

Софья, склонившись над книгами, ничего не ответила. Но по ее макушке можно было угадать ответ: «Это меня нисколько не интересует».

Констанция вышла из комнаты и сразу же вернулась с матерью.

— Софья, — с веселым возбуждением произнесла мать, — ты бы немного посидела с отцом, пока мы с Констанцией сходим посмотреть на слона. Там ты тоже сможешь поработать. Папа спит.

— Пожалуйста! — высокомерно согласилась Софья. — Что за суматоха с этим слоном? У вас в спальной будет хоть потише. Здесь от шума голова раскалывается. — Лениво поднимаясь с места, она бросила надменный взгляд на Площадь.

Наступило утро третьего дня приходского праздника, не нынешнего — манерного и благопристойного, а разнузданного карнавала, грубого во всех своих проявлениях веселья. Весь центр города был предоставлен народу для его неистовых развлечений. Большую часть Площади занимал бродячий зверинец Вумвелла, он размещался в огромном продолговатом шатре, откуда днем и ночью неслись рычание и рев диких зверей. От этого главного аттракциона через рыночную площадь, мимо Ратуши, к Утиной отмели, Утиной площади и пустырю, называемому «площадкой для игр», тянулись сотни балаганов с флагами, на которых были изображены всевозможные влекущие к себе ужасы. Здесь можно было увидеть зверства Французской революции и злодеяния на островах Фиджи^{18}, опустошения, производимые страшными эпидемиями, почти нагую женщину, которая потянет на весах (согласно гарантии) все триста фунтов, скелеты в волшебном фантоскопе^{19} и кровавые поединки борцов, обнаженных до пояса (причем зрители имели шанс подобрать такой сувенир, как окровавленный зуб). Вы могли испытать свою силу, ударив манекен под ложечку, и проверить свою меткость, сбивая деревянным шаром головы с других манекенов. Вы могли также стрелять по разным мишеням из ружья. Все улицы были заставлены прилавками с грудами съестного, главным образом, вяленой рыбой, потрохами и пряниками. Все трактиры были набиты до отказа, и обезумевшие пьяницы — мужчины и женщины — шатались по улице, чуть не заглушая криками барабанный бой, звуки труб и рожков из балаганов и треск тарахтящих игрушек.

Это было великолепное зрелище, но не для благопристойных семей. Школа мисс Четуинд была закрыта, чтобы девушки из благопристойных семей не стали свидетельницами самого худшего. Семья Бейнсов всячески пренебрегала этим праздником, устроив на всю праздничную неделю в левой витрине выставку траурной одежды и запретив Мэгги выходить на улицу под каким бы то ни было предлогом. Поэтому блестящий триумф слона у публики, втянувший в свой водоворот даже миссис Бейнс, пожалуй, вполне объясним.

Накануне вечером один из трех слонов Вумвелла внезапно ударил коленом какого-то человека в шатре, потом вышел наружу, выхватил из толпы другого человека, который рассматривал большие афиши, и попытался засунуть его себе в пасть. Остановленный вилами служителя-индийца, слон спустил человека на землю и пропорол бивнем артерию на руке своей жертвы. Затем, в обстановке невообразимой паники, он позволил себя увести. Его отвели за шатер, куда как раз выходили закрытые ставнями окна Бейнсов, и там при помощи кольев, блоков и канатов его удалось поставить на колени. Ему покрыли голову белилами, и шестерым солдатам из стрелкового батальона поручили застрелить его с расстояния в пять ярдов, а полицейские в это время теснили толпу дубинками. Он умер мгновенно, перевернувшись с глухим стуком. Толпа разразилась криками одобрения, и упоенные успехом добровольцы еще трижды выстрелили в труп, после чего их, как героев, потащили в разные трактиры. Слона, с помощью двух его сотоварищей, водрузили на вагонетку, и он исчез в ночи. Такова была величайшая сенсация за всю прошлую и, вероятно, будущую историю Берсли. Возбуждение, вызванное отменой «хлебных законов»^{20} или битвой при Инкермане^{21}, не идет в сравнение с вышеописанным. Мистер Кричлоу, которого вызвали, чтобы наложить жгут на руку второй жертвы слона, забежал потом к мистеру Бейнсу и обо всем ему рассказал. Однако мистер Бейнс проявил к этому сообщению незначительный интерес. Зато у дам мистер Кричлоу имел большой успех. Они, хотя и наблюдали сцену расстрела из окна гостиной, жаждали узнать мельчайшие подробности.