Молоток упал, и помощники аукциониста и стряпчего отвели мистера Кричлоу в сторону и вместе с ним начали что-то писать.

Никто не удивился, когда мистер Кричлоу купил и объект номер два, то есть свою собственную лавку.

Тотчас Констанция шепнула Сирилу, что хочет уйти. Они вышли, соблюдая неуместные предосторожности, но, как только оказались на темной улице, обрели естественные манеры.

— Ну, скажу я вам! Вот так так! — пробормотала удивленная и расстроенная Констанция.

Ей была отвратительна одна мысль, что владельцем ее дома станет мистер Кричлоу. Несмотря на принятое решение, она не могла заставить себя покинуть свой очаг.

Торги показали, что футболу не удалось полностью подорвать экономические основы общества в Берсли; проданными оказались всего два хозяйства.

На той же неделе, в четверг пополудни, парнишка, которого Констанция, в конце концов, наняла для закрывания и открывания ставней и для других работ, не подходящих хрупким женщинам, закрывал магазин. Пробило два часа. Все ставни уже были подняты, кроме одной, — в середине входной двери. Мисс Инсал и ее хозяйка обходили затемненную лавку, накрывая чехлами выставленные для обозрения товары; остальные мастерицы только что ушли. Бультерьер забрел в лавку, как обычно, к закрытию и примостился около угасающей печки. Здесь этот опытный сторож всегда спал; он еще не достиг почтенного возраста, но уже приближался к нему.

— Можешь закрывать, — сказала мисс Инсал подростку. Но, когда ставень поднимали вверх, на тротуаре появился мистер Кричлоу.

— Погоди, парень! — приказал мистер Кричлоу и, приподняв длинный фартук, медленно переступил через горизонтальный ставень, на котором крепились в дверном проеме вертикальные ставни.

— Вы надолго, мистер Кричлоу? — спросил парнишка, поставив ставень. — Или закрывать.

— Закрывай, парень, — решительно ответил мистер Кричлоу. — Я выйду через боковую дверь.

— Мистер Кричлоу пришел! — сообщила мисс Инсал Констанции каким-то особым тоном. И ее смуглое лицо медленно покрылось едва заметным румянцем. В сумраке лавки, куда свет пробивался лишь через несколько звездообразных отверстий в ставнях и через маленькое боковое окошко, даже самый острый глаз не различил бы этого румянца.

— Мистер Кричлоу! — тихо воскликнула Констанция. Она с негодованием относилась к тому, что он стал владельцем ее лавки. Она подумала, что он явился сюда в новой роли владельца, и решила доказать ему, что дух ее независим и свободен, что ей все равно, расстанется ли она со своим делом или сохранит его. Ей особенно хотелось обвинить его в том, что при их последней встрече он умышленно солгал относительно своих намерений.

— Вот так, сударыня! — обратился к ней старик. — Мы обо всем договорились. Может, кто и думает, что мы время зря теряли, но им-то какое дело.

Его маленькие, часто мигающие глаза были воспалены, кожа на бледном небольшом лице — покрыта сетью мельчайших морщинок, руки и ноги до того худы, что состояли, казалось, из одних углов. Уголки лиловатых губ были, как обычно, опущены, выражая некое тайное толкование мира; когда он всем своим длинным телом повернулся к Констанции, эту тайну сменила улыбка.

Констанция в полной растерянности вытаращила на него глаза. Не может быть, чтобы подтвердились те слухи, которые более восьми лет носились по Площади!

— О чем дого… — начала было она.

— О нас с ней! — Он рывком головы указал на мисс Инсал. Пес лениво направился к ним, чтобы обследовать брюки жениха, но мисс Инсал, щелкнув пальцами, поманила его к себе, наклонилась и принялась его гладить. Этот не свойственный ей поступок подтвердил правильность открытия Чарлза Кричлоу, что в Марии Инсал, пусть очень глубоко, но все же таится нечто человеческое!

Нетрудно было определить, что мисс Инсал лет сорок. Двадцать пять лет она прослужила в лавке, проводя там по двенадцать часов в сутки, исправно посещая не менее трех служб в Уэслианской церкви или в воскресной школе и деля по ночам ложе с матерью, которую она содержала. Больше тридцати шиллингов в неделю она никогда не зарабатывала, но ее положение считалось исключительно благополучным. В ветхом затхлом сумраке лавки она мало-помалу утратила ту женственность и то обаяние, коими обладала прежде. Она стала такой же тощей и плоской, как сам Чарлз Кричлоу. Казалось, в самый чувствительный период развития девушки ее грудь пострадала от долгой засухи и так и не обрела прежней формы. Единственным свидетельством того, что в жилах у нее течет кровь, была прыщавость, а прыщи на этом лице кирпичного цвета указывали на то, что кровь у нее жидкая и скверная. Руки и ноги у девушки были большие и нескладные, кожа на пальцах огрубела от частой возни с жесткой наждачной бумагой. Шесть дней в неделю она ходила в черном, на седьмой день надевала нечто похожее на скромный полутраур. Она была честна, толкова и трудолюбива, но вне пределов своей работы не проявляла ни любознательности, ни ума, ни интересов. Глубоко вкоренившиеся и непобедимые предрассудки и суеверия заменяли ей интересы, но зато она умела бесподобно продавать шелка и шляпки, подтяжки и клеенку, она никогда не делала ошибок в ширине, длине или цене товара, никогда не докучала покупателям и не давала нелепых обещаний совершить невозможное, никогда не опаздывала и не допускала небрежности или непочтительности. О ней никто ничего не знал, потому что знать было нечего. Выньте из нее продавщицу, и останется пустое место. Невежественная и духовно мертвая, она существовала только по привычке.

Но для Чарлза Кричлоу она обернулась воплощением мечты. Взглянув на нее, он узрел юность, невинность и чистоту. Целых восемь лет Чарлз, как мотылек, вился вокруг исходящего от нее яркого света, и вот теперь опалил крылья. Он мог обращаться с ней сколь угодно небрежно, на людях не смотреть в ее сторону, говорить грубости о женщинах, заставлять ее тупо в течение многих месяцев размышлять над его словами, но все его поведение бесспорно свидетельствовало, что он желает ее. Он страстно желал ее, она его очаровала, она представлялась ему чем-то красочным и роскошным, за что он готов был платить, ради чего мог совершать безрассудные поступки! Он овдовел, когда она еще не родилась; ему она казалась юной девушкой. Все относительно в этом мире. Что же касается ее, то она была натурой слишком равнодушной, чтобы отказать ему. Зачем отказывать? Устрицы не отказывают.

— От души поздравляю вас обоих, — тихо произнесла Констанция, осознав значение скупых слов мистера Кричлоу. — Надеюсь, вы будете счастливы.

— Все будет в порядке, — сказал мистер Кричлоу.

— Спасибо, миссис Пови, — сказала Мария Инсал.

Казалось, никто не знает о чем еще говорить. У Констанции на языке вертелись слова «Все это довольно неожиданно», но она промолчала, понимая, что они прозвучали бы нелепо.

— Ах! — воскликнул мистер Кричлоу, как бы вновь оценивая создавшееся положение.

Мисс Инсал потрепала собаку на прощание.

— Итак, этот вопрос решен, — заявил мистер Кричлоу. — Теперь, хозяйка, вам ведь хочется избавиться or этой лавки, не правда ли?

— Не уверена, — с сомнением в голосе ответила она.

— Ну что вы! — возразил он. — Вы, конечно, хотите избавиться от нее.

— Я прожила здесь всю жизнь.

— Не в лавке вы прожили всю жизнь. Я ведь говорю о лавке, — продолжал он. — У меня есть предложение: дом останется вам, а от лавки я вас избавлю. Ну, что? — он вопросительно посмотрел на нее.

Предложение ошеломило Констанцию своей бесцеремонностью, но смысла его она не поняла.

— Но как… — растерянно спросила она.

— Пойдите сюда, — нетерпеливо воскликнул мистер Кричлоу и шагнул к двери позади кассы, ведущей из лавки в жилую часть дома.

— Куда? Чего вы хотите? — спросила сбитая с толку Констанция.

— Сюда! — с растущим нетерпением произнес мистер Кричлоу. — Идите же за мной!

Констанция подчинилась. За ней бочком последовала мисс Инсал, а за той — собака. Мистер Кричлоу вышел через дверь и зашагал по коридору мимо комнаты закройщика справа от него. Далее коридор поворачивал под прямым углом налево и доходил до двери в нижнюю гостиную, слева от которой находилась лестница в кухню.