— Хозяин, — зашептал вдруг из-за двери Серджиу. — Я нашел решение. Вот…

И горбун просунул в замочную скважину соломинку. Граф сначала даже не сообразил, что хочет от него слуга, но потом с радостью припал к замочной скважине ртом.

Вилья сидела на соломе и вытирала промокшим подолом ногу. Александр взял сухое полотенце и, присев в ее ногах, принялся стирать с бледной кожи розоватые разводы околоплодных вод.

— Тебе действительно не больно? — не унимался он, пытаясь удержать бегающий по игровой комнате взгляд вильи.

Валентина не спешила отвечать, но и не отталкивала больше графа, даже сама держала подол рубахи задранным. Александр благоговейно втягивал ноздрями воздух, пропитанный парами теплой крови, растворенной в пропитавших подол водах, словно то были восточные благовония. Из белой рубаха давно стала розовой, но схватки, казалось, вовсе не тревожили роженицу. Она больше напоминала запертого в клетке хищника, который бросался на стены и временами — ка своего тюремщика.

— Я хочу на озеро!

Валентина схватила обе руки графа, забираясь тонкими пальцами под манжеты рубашки.

— Отпусти меня! Я ведь никуда от тебя не денусь, никуда. Умоляю, отпусти…

Она смотрела ему в лицо впервые за этот день не суженными злобой глазами, и голос ее звучал мягко и спокойно и даже, казалось, готов был подернуться слезой.

— Отпусти меня…

Ее руки скользили все выше, царапая кожу, и когда достигли подмышек, Александр услышал треск лопающихся ниток. Он тотчас выскользнул из объятий вильи, словно скользкий уж, хотя продолжал смотреть в серые глаза, ища в них прежней нежности, с которой Валентина прощалась с ним той роковой зимой. Тот взгляд, который он убоялся унести в вечность. Тот взгляд, который он безвозвратно потерял, поставив свою жажду превыше непонятного чувства, вдруг забытой теплой волной захлестнувшего его ледяное мертвое тело. Александр смотрел в серые глаза и не смел поверить в то, что они способны подарить ему сказку, надежду и новую жизнь. За неверие достались ему вот эти холодные злые глаза, которые теперь молят не о том, чтобы быть рядом, а о свободе от него. Только он не даст ей свободы, как не дал когда-то танца, потому что заплатил за них слишком тяжелую цена — вековое одиночество.

— Еще не закат, — сказал граф совершенно спокойно. — Если ты не родишь до захода солнца, я отнесу тебя на озеро.

— Ты не нужен мне. Отпусти меня одну. Мне противно здесь. Это сено… Я хочу траву и воду. Отпусти меня!

Вилья вновь рычала, хватая руки графа, а тот мягко отстранялся от нее, чтобы взять за руки и отвлечь от побега танцем. Он сжимал холодные тонкие пальцы и чувствовал дрожание живота, прижатого к его телу. Он смотрел на косички, струящиеся вдоль бледного лица, и тихо звал жену по старому имени, но она не поднимала глаз. Валентина смотрела вниз, будто могла за животом разглядеть свои босые ноги, словно танец не был ее природой, и ей требовалось считать шаги, чтобы не сбиться. Граф же считал удары детского сердечка, бешено бьющегося в страхе перед появлением на свет.

Александр хотел придержать танец, но вилья с привычным неистовством затягивала его в водоворот кружений. Ее волосы хлестали его по лицу, но граф и не думал отстраняться. Он притягивал ее к себе все ближе и ближе, уже не держа за талию, а поддерживая под живот, который упрямо смотрел вниз. Он чувствовал движения маленьких ножек и грезил, как вскоре поцелует их влажную сморщенную кожу. Валентина холодно глядела ему в глаза, будто читала его мысли.

— Она — моя, — проговорила вилья наконец.

И граф не стал спорить. Пока дочка действительно ее, ко скоро она станет и его тоже.

— Она моя. Только моя, — говорила Валентина нараспев, будто шаманское заклинание.

Александр кивал и осторожно касался губами ее холодного лба. Она тянула его к двери, а он оттягивал ее назад, отпуская живот и хватаясь вновь за ее тонкие запястья.

— Она — наша, — вторил он ей в унисон. — Наша.

Они твердили хором каждый свое, пока граф не вздрогнул от боя часов, заведенных заботливой рукой горбуна, чтобы те возвестили хозяину, что на замок опустилась ночь. Граф взял вилью за руку, сжимая свои длинные пальцы в железное кольцо. Ее глаза сузились, но она не сделала даже попытки вырвать руку, осознавая физическое превосходство вампира. Он нагнулся, чтобы подхватить пару отрезов материи, и взял за кольцо огромные портновские ножницы. В серых глазах читался немой вопрос, и граф с улыбкой бросил ножницы обратно на пол, взглянул на пылающий очаг и крепче зажал локтем тряпки.

Они покинули бывшую игровую, оставив за спиной все знания графа о человеческих родах, и теперь шли босые по каменным плитам прямо к двери во двор. Та растворилась почти без скрипа, и лицо Валентины озарилось улыбкой, когда она подставила его под лунный свет.

— Спасибо, — поблагодарила вдруг вилья.

И граф от неожиданности даже отступил на шаг, так и не затворив дверь.

— … что вернул мне свободу, — продолжила она, не отрывая взгляда от сияющей луны.

— Я не возвращал тебе свободы. Твои крылья надежно придавлены камнем, и я не подниму его. Ты моя до скончания веков, и я готов делить тебя лишь с нашей дочерью.

Он говорил, но вилья не слушала его. Она уже забежала вперед, хватаясь руками за ветки и обрывая с них сочные молодые листья. Граф шел следом медленно, чувствуя себя лишним: ее единение с природой полно и гармонично, она нашла свой покой в смерти, и ей не надо больше искать свой путь. Это он, вечный скиталец, словно нищий просит места подле ее костра.

Вдруг вилья замерла, и граф, бросившись к ней зверем, достаточно мягко развернул ее к себе и увидел в ее глазах отражение ночных звезд: то были слезы — мелкие, еще не готовые скатиться по щекам. Граф опустился перед ней на колени, и вилья сразу оперлась руками о его плечи, касаясь своим лбом его лба. Пальцы графа нежно тронули ее щеки и прошлись под глазами, стирая следы первых слез. Губы его осторожно коснулись холодного дрожащего носа.

— Ты сильная, я знаю это.

Он поднялся и подхватил вилью на руки. На этом резкость его движений закончилась. Александр шел медленно, зарывшись носом в льняные волосы, словно мог оттянуть неизбежное приближение боли. Вилья вздрагивала и хваталась пальцами за распахнутый ворот его рубашки. Рот ее был приоткрыт, но из него не вырывалось учащенного дыхания.

Трава у пруда оставалась примятой в том месте, где Валентина обычно сидела, расчесывая волосы. Граф поставил ее на ноги и, бросив на траву тряпки, легко разорвал влажный подол рубахи, освобождая ставший уже овальным живот и невздрагивающую грудь от ненужных оков.

Почувствовав свободу, вилья отступила к пруду и принялась медленно погружаться в воду. Граф шагнул за ней, но когда вода коснулась брюк, замешкался, чтобы избавиться от рубашки, а когда обернулся, швырнув ту на берег, Валентина уже стояла к нему спиной. Темные ночные воды коснулись ее груди, и вилья ушла на глубину. Граф ждал ее возвращения, стоя в воде по колено, но вилья не выныривала слишком долго. Тогда он вошел в воду по пояс, но прежде чем нырнуть, все же тихо позвал:

— Тина!

Но тут же вздрогнул от звука собственного голоса, вспомнив, что распрощался с прошлым еще вчера днем под темным пологом кровати. Только губы упорно складывались в родные звуки, которые становились все тише и тише, потому что вилья и не думала всплывать на поверхность. Он вытянул вперед руки и ушел под воду. Она сидела на дне, сгорбившись, уткнувшись носом в живот, который обхватила дрожащими руками.

Александр без спроса присел рядом и поцеловал ее в склоненную макушку, хлебнув при этом немного темной воды, но не сплюнул, а покорно проглотил, словно то был ответный поцелуй, хотя Валентина даже не обернулась к нему. Тогда его руки легли на ее разведенные в стороны колени, а потом скользнули на округлую талию, приподнимая вилью с ила.