Андрюша так вздохнул, словно у него разрывалось сердце. Серов его пожалел.

— Слушай, я всё понимаю, но могу предложить только дружбу.

— Ничего-то вы не понимаете, Егор Константинович, — возразил Андрюша. — Представьте, что вам восемнадцать лет, а все женщины вокруг вас — лесбиянки.

Серов представил и содрогнулся. В голову пришла идея.

— А сколько в Невиннопыске живёт народу?

— По последней переписи — около тысячи.

Серов быстро посчитал в уме:

— Тогда ты не один такой! По статистике вас тут пятьдесят человек! Хорошо, — он начал считать дальше, — откинем сомневающихся и неопределившихся — всё равно человек десять наберётся. Вычеркнем несовершеннолетних и пожилых алкоголиков — и даже в этом случае на твою долю должен достаться мальчик!

Какой мальчик?

— Мальчик-гей. Примерно твоего возраста.

Глаза у Андрюши заблестели.

— Вы уверены?

— Абсолютно! Это же статистика.

Андрюша улыбнулся:

— А ведь точно... Как я сам не догадался? Я думал, я один такой ненормальный, а он, наверное, то же самое думает про себя. Бедняжка! Как его найти?

— Этого я не знаю, — признался Серов. — Но должны же быть какие-то способы? По глазам, по губам, по голосу. В принципе самое простое — подойти и спросить.

— Это у вас в Москве можно подойти и спросить, а тут за такое убивают с особой жестокостью.

Они замолчали.

Откуда-то из проулка вышел грязный и пьяный Гоша. Он так шатался, что три раза приложился плечом об забор и один раз упал на четвереньки. Его одежда выглядела так, словно он ночевал в канаве, а волосы с одной стороны обгорели, словно спал он головой в костре. Под глазами расплылись синяки, нос распух (последствия экстренного торможения мордой о торпеду).

— Г овнюк, — сказал Андрюша.

— Не то слово, — согласился Серов, не задавая лишних вопросов. И так было ясно, что подобный сосед мог доставлять приличным людям одни беспокойства.

Гоша как будто их услышал. Он поднялся на подгибающихся ногах и навёл резкость. Увидел их сквозь лобовое стекло. Злорадная ухмылка исказила его юное, но уже порочное лицо. Он с трудом сложил пальцы в «фак» и показал Андрюше. Потом перевёл плавающий взгляд на Серова и тоже показал ему «фак», выбрасывая руку вверх, как фашистское приветствие. Закачался и завалился в крапиву.

— Недоумок, — припечатал Андрюша. — Сейчас отец ему всыплет за то, что не ночевал дома и припёрся пьяным. И откуда только деньги берёт?

— Я вчера ему дал десять тысяч, — сказал Серов. И, чтобы не отвечать на последующие вопросы, добавил: — А теперь поговорим о главном. О том, почему у тебя на складе постоянно пропадает товар. Я очень зол по этому поводу.

— Как ты думаешь, кто ворует материал?

Андрюша уставился на Серова и начал медленно краснеть. Когда он говорил о самых интимных вещах — своей несчастной ориентации, сексуальном голоде и мужском одиночестве — он не краснел и даже не сильно смущался. А от простого вопроса его кинуло в жар.

— Вы же не думаете, что я как-то... Что это я виноват?

— Разумеется, нет! — успокоил его Серов. — Директор тобою доволен и остальные сотрудники хорошо о тебе отзывались. Но просто ты заведующий складом, весовщик и приёмщик груза в одном лице. Может, ты видел что-то странное или у тебя есть какие-то предположения?

Андрюша вздохнул:

— Я видел, как цыгане тёрлись у ворот.

— Да? Я вчера с Романом встречался. Знаешь Романа? Он вроде как барон у них. — Серов заметил, что из дома Юли вышел толстый мужик в майке-алкоголичке и семейных трусах. Он схватил спящего Гошу за ноги и поволок в дом, не заботясь о том, что голова мелкого пьяницы попадает в земляные рытвины и стукается о камни.

— Вы с цыганами встречались? — как будто удивился Андрюша.

— Да. Они сказали, что это не они, — отозвался Серов, наблюдая, как отец затаскивает сына в сени и захлопывает дверь. — Короче, я им верю. Воров надо искать в другом месте.

— А-а, — протянул Андрюша, — тогда не знаю. Я пойду? А то сейчас машины с грузом приедут, а склад закрыт.

— Иди-иди. Если появятся какие-то соображения о том, кто тащит товар, то сразу звони мне, не стесняйся.

Андрюша кивнул и покинул машину. Почему-то он выглядел не таким благополучным и элегантным мальчиком, каким был всего пятнадцать минут назад.

Едва Андрюша отошёл от машины, из дома показалась Юля. Понурясь и не глядя по сторонам, она припустила в сторону офиса. Серов бибикнул ей — коротко, чтобы не привлекать ненужного внимания, — но Юля промчалась мимо машины, словно не видела её. А, может, и правда не видела: очки-то она потеряла.

Серов вышел из машины и схватил Юлю за локоть:

— Стой, куда ты так несёшься?

Она сначала отпрянула, а потом узнала его и расслабилась. Её локоть скрывался под вязаной кофтой, рукава которой были предусмотрительно натянуты до кончиков пальцев. Никто не мог прикоснуться к её коже.

Что вы здесь делаете?

— Садись в машину.

Не хватало ещё, чтобы мужик в трусах их заметил.

— Да тут недалеко, я пешком дойду.

— Юля! — повысил голос Серов и сжал её руку.

— А говорили, что не доминант, — буркнула она, забираясь в «Лендкрузер».

— А я и не доминант. Я твой начальник.

— Антон Львович мой начальник.

— Я начальник твоего начальника, — отрезал Серов, заводя мотор. — Поедем в райцентр покупать тебе очки. Я предупредил Цуканова, что ты появишься после обеда.

Юля пристегнулась:

— Меня точно уволят после вашего отъезда. И так все недовольны: и директор, и главбух, и клиенты. А теперь, когда вы проявляете ко мне повышенное внимание, все вокруг мне завидуют. А от зависти до ненависти один шаг.

Она говорила так, словно хорошо разбиралась в этом.

— Кто тебе завидует?

— Да все: Андрюшенька, потому что вы ему симпатичны, Анджела, потому что она одинокая женщина и у неё тяжёлая жизнь. Антон Львович — потому что я краду у него возможность с вами подружиться. «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь», — процитировала она.

К счастью, Серов читал «Горе от ума». Он вспомнил, как Гоша сказал про сестру: «кропает по ночам стишки». Вспомнил и всё остальное — грязное, немыслимое, жестокое. Если бы Серов не боялся причинить Юле боль, он бы обязательно расспросил её, вытащил наружу всё, что с ней творили два подонка, но она казалась такой хрупкой, такой беззащитной, что он не смел заговаривать о вещах, которые могли её ранить. Возможно, они поговорят об этом позже. А, возможно, что он уедет и не узнает историю её унижений. Но о стихах-то спросить можно?

— Юля, а ты случайно не пишешь стихи? — спросил он, выезжая на пустую трассу и прибавляя скорости.

— Пишу, — она улыбнулась. — А как вы догадались?

Он пожал плечами:

— Я просто предположил. Почитаешь мне что-нибудь из своего?

— Нет! — воскликнула она. — Я никому не читаю свои стихи, даже Андрюшеньке. Это только моё — личное, неприкосновенное.

Серов взглянул на неё: нахохлившаяся птичка в нелепой одежде.

— Ты у меня вся... целиком... неприкосновенная.

Он сказал: «Ты у меня неприкосновенная»! Ты! У меня! Юля робела взглянуть на Серова, но и так чувствовала волну тепла и приятия, идущую с его стороны. Этот замечательный во всех смыслах мужчина, сидящий на рулём, считал её своей! Пусть он оговорился, пусть имел в виду что-то другое, но в груди неудержимо разливалась солнечная радость. Какой чудесный день!

Начался он скверно: отчим проснулся ни свет ни заря и начал вызванивать Гошу, который не ночевал дома. Тот не отвечал. Отчим злился, ходил курить на улицу и даже пнул бедного Грея, который выскочил из будки поздороваться. Глупый доверчивый пёс так и не понял, что нельзя ластиться ко всем подряд. Она его учила-учила, а он всё равно прощал отчима и Гошу за пинки и не держал на них зла. Даже на чужаков не лаял. Бесполезная в хозяйстве собака.