Отчим успокоился только тогда, когда загулявший сын вернулся. Ну как вернулся? Приполз и свалился под забором. Отчим затащил его в дом, обыскал, забрал тысячу рублей (всё, что осталось от денег Серова) и успокоился. Мать за утро так и не выглянула из спальни, Юля тоже притворялась спящей. Лучше не попадаться раздражённому отчиму под руку. Когда он утихомирился, Юля быстренько встала и собралась на работу. И тут такой сюрприз! Егор Константинович ждал её на перекрёстке. А теперь они ехали в город покупать ей очки. Что могло быть прекраснее? Несколько часов наедине с мужчиной, который за два дня стал для неё. Кем же он для неё стал?

Юля смотрела на мелькающие берёзки и складывала в уме слова. Строчки приходили сами собой, без усилий, как будто кто-то их диктовал, а ей оставалось только записывать:

«А губы шепчут в избытке страсти Молитвы взрослых ночных желаний,

Он — победитель! Он пахнет властью,

Я с ним то в небе, а то на грани».

Он попросил её почитать что-нибудь из своего. Но она никогда, никогда не сможет прочитать ему это стихотворение: в нем все её глупые мечты, вся её душа нараспашку. Такие стихи читают только самым близким и любимым мужчинам.

— А кем работает твой отчим?

Юля очнулась от дум.

— Никем. Он раньше на комбинате работал, а потом начал пить и его уволили.

— А мать?

Она торгует овощами в ларьке Тиграна.

А кто это?

— Наш местный бизнесмен, возит фрукты-овощи откуда-то с юга. Молдаванин, кажется. Или кореец, я плохо разбираюсь в национальностях. Я тоже у него подрабатываю, когда мама болеет или сильно устаёт.

— И часто она болеет? — спросил Егор Константинович с подозрением.

Юле стало обидно за мать:

— А вы попробуйте посидеть в железном ларьке с восьми утра до часу ночи — зимой и летом, в жару и мороз. Попробуйте потаскать ящики с водкой! Ревматизм обеспечен.

— Постой, какая водка в овощном ларьке?

Она прикусила язык, но он, кажется, догадался.

— Всё понятно с этим вашим Тиграном. Бутлегер невиннопысский...

Они помолчали, потом Егор Константинович спросил более мягким тоном:

— Значит, она тебя не третирует? Мама твоя. Она к тебе добра? Ты её любишь?

— Люблю, конечно! Просто судьба у неё тяжёлая: залетела в восемнадцать лет от командировочного из Москвы, родители выгнали её из дома. Она помыкалась, поголодала и вышла замуж за отчима. Не любила, но вышла. Он плохой человек, но дал ей защиту, своё имя и дом.

— Этот ваш караван-сарай в фавелах?

Егор Константинович явно злился, но Юля не могла понять почему.

— Не осуждайте мою мать! Я родилась в нулевом году, тогда здесь трудно было. Да и сейчас нелегко. Это в Москве у девушки есть выбор, а в наших. фавелах, как вы выразились, случайная беременность от человека, который не собирается жениться, — это приговор. Вы не понимаете, как сложно одинокой девушке с нагулянным ребёнком.

— Но сейчас-то дети выросли. Твоя мать может уйти от нелюбимого мужа.

— А ей некуда уходить, к тому же она привыкла. — Юля вспомнила ещё одну подходящую цитату: — «Привычка свыше нам дана: замена счастию она».

Утро опять стало хмурым. Радость поблекла, увяла. Зачем он завёл этот ненужный разговор? Какая ему разница, кем работают её родители и где она живёт? Зачем он лезет в её личную жизнь, которая его совершенно не касается?

Он достал из кармана и протянул ей бумажный платок:

— Прости меня. Не плачь. Я должен был узнать, какое участие принимает мать в твоей жизни. Теперь мне спокойнее: хотя бы один нормальный человек рядом с тобой, а не только эти. животные.

Юля высморкалась и взглянула на него. О чём он? Он что-то знает? Гошка вчера разболтал что-то непотребное? Осмотр... Неужели ему хватило наглости хвалиться такими мерзкими вещами? В солнечном сплетении ворохнулся неприятный холодок. Егор Константинович словно заметил её страх и сказал весёлым голосом:

— А ты ещё не передумала по поводу нашего спора?

— Нет, конечно! Я готова взойти на андреевский крест прямо сейчас! И доказать вам, что я настоящая мазохистка, а не какая-то там... нимфетка.

— Нимфоманка, — поправил Егор Константинович, пряча улыбку, — хотя что-то нимфе-точное в тебе есть. Я договорился с Марго на вечер, она подготовит крест и плеть. Так что — взойдёшь и докажешь.

После этих слов Юля больше не думала о Г оше и о том, что он мог выболтать её постыдную тайну. Она погрузилась в размышления о предстоящем вечере. Если она возбудится от порки Марго, то сможет потребовать у Серова исполнения желания. Но если порка её не возбудит, то ей придётся исполнить желание Серова: переспать с ним.

Неужели это случится сегодня?!

Юля

Она хотела быстренько купить первые подходящие по диоптриям очки, но с Егором Константиновичем такой трюк не прошёл. Он хотел получить полный сервис. Это было так по-московски и по-доминантски. Он нашёл самый лучший салон, заставил окулиста проделать всё необходимые манипуляции с её глазами, а потом долго и придирчиво выбирал оправы.

— Да давайте любую купим, мне всё равно. Можно самую дешёвую. Те очки, которые потерялись, стоили меньше, чем в этом магазине стоит шнурок на шею, — сказала Юля.

— Тебе всё равно, а мне нет, — ответил Егор Константинович. — Твои очки были уродскими, они портили твою красоту.

«Твою красоту»! Юля хотела сказать, что никому её красота и даром не сдалась, лучше слиться с местностью и не отсвечивать, но он её не слушал. Снимал со стенда и примерял ей на нос одну оправу за другой.

— У тебя слишком нежное лицо, — наконец сказал он, — все оправы тебя портят. А, может, попробуем линзы?

— Да, — хором обрадовались окулист и продавец, — давайте попробуем линзы! У нас представлена продукция элитного европейского бренда.

— Несите! — перебил их Егор Константинович.

Через час в сумочке Юли лежал годовой комплект самых лучших в мире (по мнению продавцов) линз. А ещё одна пара была вставлена в глаза уверенной рукой окулиста. Юле казалось, что она прозрела. Она потрясённо смотрела на врача, на салон оптики и на Егора

Константиновича... Главное — на Егора Константиновича. Он был ещё привлекательнее, чем она помнила до потери очков. И сегодня вечером, если она не выдаст нужную реакцию на порку, он её трах.

— Какие зелёные у тебя глаза, — прошептал он.

— Да, какие зелёные у неё глаза! — как попугаи повторили окулист и продавец, прицокивая языками от восхищения. — Местами даже голубые!

Юля смутилась. Не из-за комплиментов, а из-за того, что могло произойти вечером. Нет, она была уверена, что победит в споре, но тело — механизм тонкий. Вдруг она проиграет и ей придётся отдаться этому красав... Егору Константиновичу? Жар прилил к щекам.

На улице она потянула его за рукав и, когда он обернулся, сказала:

— Спасибо, Егор Константинович.

Она имела в виду не только линзы, но и всё остальное, и он её понял. Положил руки ей на плечи осторожным невесомым жестом:

— А давай на «ты», ладно? А то как-то неудобно: у нас такие. близкие и доверительные отношения, а ты меня всё на «вы» и по имени-отчеству. Меня это смущает. Зови меня просто — Егор.

Он улыбнулся, блеснув зубами, как в рекламе отбеливающей зубной пасты. Юля стояла бы так вечно: на плечах его ласковые руки, греет солнышко и мир вокруг такой яркий и зримый, словно окно помыли после долгой грязной зимы. И сладко-грустно замирает сердце от преходящести этого момента.

— Просто «Егор» не могу, вы же директор, — выдохнула она.

— Так мы же не на работе. Хотя плевать! Можешь звать меня по имени даже на работе. Вон Антоха Цуканов зовёт меня Егором и ничего.

— Я не Антоха, я. ваша кассирша со странностями. Люди будут о нас говорить. Слухи пойдут.

— Да какая разница?

— Вам — никакой.

Он сжал её плечи и отпустил:

— Ты права. Я не подумал: наши встречи могут тебя скомпрометировать. Ты должна быть очень осторожной. — На его лице не было обиды, но появилась злость. Улыбка исчезла, губы сжались в жёсткую полоску. — Я всё время забываю, какие дикие нравы у вас в Не-виннопыске и конкретно в вашей грёб. Извини, в вашей семейке. Никак не могу отойти