Он здесь! Он пришёл. Он хочет посмотреть на её реакцию.
Она опустила голову ещё ниже, чтобы никто не заметил предательского румянца, загоревшегося на щеках.
— Прошу вас, Мадам Марго. Умоляю вас, — прошептала Юля, ощущая, как всё её тело охватывает лихорадка предвкушения.
45. Спасибо, Мадам!
— Встань, — приказала Мадам Марго. — Подойди к кресту.
Юля сделала, что ей приказали. Стала лицом к стене и раскинула руки. Мадам Марго ловко привязала их ремнями к перекладине, затем похлопала по ногам, чтобы Юля их раздвинула. Через минуту обе щиколотки тоже были приторочены к Андреевскому кресту. Стоять было удобно, только немного страшно: впервые в жизни кто-то ограничивал её свободу. Она доверяла Мадам Марго, но какая-то первобытная, животная потребность ощущать себя свободной и готовой в любое время сорваться с места и убежать, вызывала психологический дискомфорт.
Юля пообещала себе, что больше не будет играть в игры со связыванием. И почаще будет спускать Грея с цепи, чтобы он побегал по двору и порадовался кратким мгновениям свободы. Собака — тоже живое существо, ему тяжело жить на привязи.
Мадам Марго подошла так близко, что упёрлась пышной грудью Юле в спину. Наклонилась и спросила в ухо:
— Сколько ударов плетью ты хочешь?
— Двадцать? — предположила Юля.
— Будешь считать и после каждого удара говорить: «Спасибо, Мадам».
— Да, Мадам.
Юля постаралась расслабиться и угадать, куда ляжет первый удар. Но тело напряглось помимо её воли: лопатки окаменели, ягодицы сжались. Егор Константинович наверняка заметил эту непроизвольную реакцию, потому что знал её тело (попу в частности) лучше её самой. Ему дважды доводилось её шлёпать.
Она не угадала. Первый удар пришёлся на середину спины. Кожу обожгло ремешками, кончики которых перехлестнулись через тело и чувствительно ударили в бок. Юля не сдержалась и вскрикнула. Мадам Марго остановилась. Юля вспомнила:
— Один. Спасибо, Мадам.
Второй удар практически повторил первый, и даже кончики стукнули в то же место.
— Ай! Два. Спасибо, Мадам.
Третий раз показался братом-близнецом первых двух. Мадам Марго била сильно и методично. Сил у неё было как у хорошего мужика. Юля подавила новый вскрик и продолжила счёт.
Она уже поняла, что боль не приносит ей удовольствия. Что-то пошло не так. Когда она лежала на коленях Мистера Президента, подставляя под чувствительные удары свою чувственную пятую точку, она испытывала абсолютно другие эмоции. Каким-то мистическим образом он оказался прав: её не боль интересовала, а любовь, секс и... Егор Константинович собственной персоной? Нет! Только не это!
— Сколько? — строго спросила Мадам Марго.
— М-м-м. пять. Спасибо, Мадам.
Она размахнулась и с силой ударила по лопаткам. Юля дёрнулась на ремнях, из горла вырвался стон. На седьмом ударе из глаз брызнули слёзы. На восьмом она начала поскуливать, а на девятом заревела. Десятый удар так и не лёг на её многострадальную спину. Егор Константинович подорвался с кресла, как голодная невиннопысская рысь, и перехватил Мадам Марго за запястье. Ремешки плети, только что весело летавшие и жалившие беззащитную кожу, грустно повисли.
— Хватит! Ты разве не видишь, что ей больно?! — воскликнул Егор Константинович.
Юля вывернула шею, чтобы посмотреть на двух своих доминантов и не пропустить ни слова из их беседы.
— Но в этом и смысл, — возразила Мадам. — Ей должно быть больно!
Она плачет!
— Она сама этого хотела!
— Она не этого хотела!
— Тогда пусть скажет стоп-слово!
— Может, у неё есть причины, чтобы молчать?
— А-а-а, — торжествующе завопила Мадам Марго, — а я тебе говорила! Да только ты меня не слушал! Теперь ты понимаешь, почему я отказывалась с ней работать?
Разговор сворачивал куда-то не туда. Юля не хотела, чтобы эти двое обсуждали её мотивы и желания. Нет-нет-нет! Она не хотела слышать того, что могла сказать Мадам Марго. Юля шестым чувством ощущала, что это будет нечто страшное, болезненное и неприятное. Что-то, что может перевернуть её жизнь (и без того довольно неустойчивую).
— Пожалуйста, — жалобно попросила она, — продолжайте сессию. Я больше не буду плакать, я всё выдержу.
Они уставились на неё, словно впервые обратив внимание, что она тоже здесь. Юля поёжилась в своих путах:
— Со мной всё в порядке, — сказала она как можно более оптимистично и прибавила: — «Зелёный». Я говорю: «зелёный». Мазохисты часто плачут во время порки, это нормально. Мне приятно, когда меня шлёпают или бьют плетью. Я кайфую от этого — да-да, я получаю огромное наслаждение! Ударьте меня! Сделайте мне больно! Хотите, я стану на колени? — она попыталась сползти ниже, но лишь повисла на ремнях. — Что вы так на меня смотрите?!
Вероятно, она говорила что-то не то, потому что лица у доминантов вытягивались всё больше и больше.
— Нет, с тобой не всё в порядке, — сказала Мадам Марго, аккуратно кладя плеть на столик и поправляя её так, чтобы она лежала параллельно другим пыточным орудиям. — И ты не мазохистка. Ты вообще не нижняя — боль не приносит тебе удовольствия, а подчинение не дарит радости служения.
— А кто же я? — спросила Юля и тут же прикусила язык.
Не надо было спрашивать! Не надо!
— Ты несчастный ребёнок из семьи маргиналов, которым на тебя плевать.
— Нет, умоляю! — закричала Юля во всё горло. — Мадам Марго! Мистер Президент! Выпорите меня! Мы же договаривались! Мне нужна боль!
— Ты одинокая девочка, которую никто не ласкал и которая безумно нуждается в любви. Не в порке — а в любви.
— Прошу вас, замолчите!
— Ты юная женщина, впервые ощутившая влечение к мужчине, но не способная ни признаться в этом, ни реализовать своё желание.
— Нет! Нет! Нет! — Юля в панике задёргалась на кресте, пытаясь разорвать ремни или перевернуть это сооружение. — Развяжите меня! Я больше ничего не хочу знать!
— Ты должна выползти из своего фальшивого БДСМ-ного мирка и посмотреть правде в глаза. Ты должна осознать свои страхи и начать с ними бороться. Юля, другого пути нет! Ты же не хочешь всю жизнь прятаться от реальности и притворяться той, кем ты не являешься?
— А-а-а, — завыла Юля на высокой ноте, чтобы не слышать слова Мадам Марго.
— Так! Замолчите обе! — распорядился Егор Константинович. — Марго, уйди отсюда, ты перешла все границы. Юля, прекрати выть, я сейчас тебя развяжу.
Мадам Марго хмыкнула и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью. Егор Константинович опустился на колени у подножия креста и быстро распустил ремни. Затем расстегнул верхние крепления. Юля покачнулась и упала ему в объятия. Он бережно подхватил её, закутал в халат и уложил на кровать — на необъятную доминантскую кровать под чёрным тюлевым балдахином.
— Она ошибается, я мазохистка, — всхлипнула Юля, цепляясь за рубашку Егора Константиновича. — Я просто не нравлюсь Мадам Марго или она ревнует вас ко мне. Из-за этого я не смогла расслабиться и получить удовольствие. Я не притворщица! Вы мне верите?
Она и сама уже в это не верила, но цеплялась за старые представления о себе, как за последнюю соломинку. Отпустишь её — и утонешь в жуткой реальности.
— Верю, — сказал он, ложась рядом и набрасывая на них обоих шёлковое покрывало.
— Успокойся, всё хорошо.
— Побудьте со мной.
— Побуду.
Юля ткнулась носом ему в шею и почувствовала, как слёзы высыхают, а внутри разливается спокойствие. Немного саднила спина, но близость Егора Константиновича чудесным образом исцеляла любую боль — и телесную, и душевную. Соскальзывая в сонное забытьё, Юля обняла своего начальника и доминанта обеими руками. Притянула к себе:
— И всё-таки я проиграла, — пробормотала она ему на ухо. — Я должна отдать вам свою девственность, но сейчас я слишком устала. Можно попозже? Вы подождёте?
— Подожду, конечно, не переживай. А пока поспи.
В последние мгновения, когда она находилась на грани между явью и сном, в голове сложился третий катрен нового стихотворения:
