Исходя из этой духоподъемной задачи, Редер приказал командиру линкора Фридриху-Карлу Топпу выстроить свободных от вахты членов экипажа для торжественной встречи по правому борту. Сигнальщиков обязали развесить разноцветные праздничные флаги. А корабельному оркестру приказали играть бодрый марш. Рядом с гросс-адмиралом выстроились на мостике офицеры в парадной форме. Кроме командира линкора, присутствовали первый помощник фрегаттен-капитан Пауль Дювель, командир корабельной артиллерии корветтен-капитан Роберт Вебер, главный корабельный инженер линкора фрегаттен-капитан Оскар Штельмахер, старший инженер-электрик корветтен-капитан Пауль Штайнбитлер, штурман корветтен-капитан Вернер Кнеппе и еще несколько командиров разных служб корабля.

Наблюдая все это торжественное построение на рассвете нового дня, Карл Топп очень старался, выполняя привычную роль мальчика на побегушках при гросс-адмирале. Видимо, подчеркивая его статус подчиненного, Эрих Редер всегда называл его не полным именем, напрочь отбрасывая из него Фридриха. Отчего командир «Тирпица» уже привык быть просто Карлом вместо Фридриха-Карла. Но этот факт нисколько не смущал его. Топп гордился тем обстоятельством, что ему, корабельному инженеру, повезло командовать такой громадиной, целой морской крепостью, настоящим чудом немецкой инженерной мысли, с уникальными техническими решениями, сложнейшими машинами и мощнейшими двигателями.

Расположение всех отсеков линкора при проектировании тщательно продумывали, особо тщательно просчитывая запас прочности. И Карл Топп верил, что корабль получился почти что непотопляемым. И у него, как у опытного морского инженера, принимающего непосредственное участие в работе над проектом, имелись все основания верить в это. Ведь, казалось бы, при проектировании и строительстве учитывалась каждая мелочь, внутри огромного корабельного корпуса установили множество продольных и поперечных водонепроницаемых переборок, а толстой броней тщательно защитили все самые важные механизмы. К тому же, броневой пояс уходил на пару метров ниже ватерлинии.

В команде Карл Топп тоже старался поддерживать уверенность, что линкор абсолютно непотопляем. Вот только после гибели в конце мая однотипного «Бисмарка», поддерживать непоколебимую веру в непотопляемость «Тирпица» среди экипажа сделалось неблагодарным занятием. Ведь при потоплении «Бисмарка» англичанами выжили лишь немногие моряки. В экипаже оставшегося линкора, конечно же, все начали задумываться о том, почему в итоге произошло именно так, и отчего же пошел ко дну огромный новый линкор. Оптимизма у команды по поводу непотопляемости поубавилось, что, впрочем, не мешало любому моряку с «Тирпица» по-прежнему гордиться своим кораблем.

Карл Топп прекрасно знал, что «Тирпиц» на самом деле огромен, и его водоизмещение равнялось не каким-то там тридцати пяти тысячам тонн, как было официально заявлено, а гораздо больше. При полной загрузке водоизмещение линкора доходило до пятидесяти шести тысяч. И это по праву был один из крупнейших линкоров мира длиной двести пятьдесят один метр, шириной тридцать шесть и с осадкой в одиннадцать. То был просто грандиозный бронированный монстр, при виде которого враги Германии обязаны сразу впадать в благоговейный трепет перед немецкой мощью.

Но и «Шарнхорст», идущий навстречу «Тирпицу», выглядел ненамного хуже флагмана эскадры. Конечно, не слишком удачная формы корпуса и носа, сделанные ради того, чтобы достичь максимальной скорости при ограниченном водоизмещении, не лучшим образом сказывалась на мореходности линейного крейсера. Но то была вынужденная мера, когда в ограниченный тоннаж конструкторы пытались впихнуть максимальную начинку и при этом выжать из корабля максимальную скорость. Водоизмещение в ходе строительства тоже повысили больше проектного. И теперь оно доходило до тридцати девяти тысяч тонн.

Все эти ухищрения привели к тому, что корабль получился перегруженным и не столь мореходным, как «Тирпиц». «Шарнхорст» постоянно испытывал проблемы с заливанием волнами носовой оконечности и с перегрузкой машин. От сырости часто выходило из строя электрооборудование, а от слишком больших нагрузок на котлотурбинные группы турбоагрегатов постоянно подводили нагревательные трубки. К тому же, бронирование в некоторых местах корабля оказалось явно недостаточным, что не однажды показывали практические проверки на прочность корпуса, уже не единожды осуществленные английскими бомбардировщиками. Впрочем, внешне это в момент торжественной встречи кораблей особенно никому не бросалось в глаза.

Зрительно линейный крейсер не сильно уступал линкору. В длину он был короче лишь на шестнадцать метров, а в ширину уже на шесть, при осадке меньшей на метр. Каждая из трех его башен оснащалась тремя орудиями меньшего калибра, чем у «Тирпица», но все равно и эти девять длинных пушек смотрелись достаточно грозно. На линейном крейсере тоже выстроили команду вдоль борта и вывесили разноцветные праздничные флажки. Сближаясь, оба огромных корабля приветствовали друг друга длинными гудками. На «Тирпице» оркестр заиграл мелодию гимна Третьего Рейха, и обе команды запели: «Германия превыше всего, превыше всего в мире!»

Просматривая бумаги, Лебедев вспоминал недавнее путешествие по акватории архипелага и по его островам. Вчитываясь в ту или иную запись, Александр сразу вспоминал то место, которого этот документ касался, и перед глазами снова вставали просторные плесы, прибрежные дюны и скалы, в которых таились закамуфлированные маскировочными сетками долговременные огневые точки и скрытные переходы между ними и окопами, прикрывающими позиции береговых батарей от возможного десанта противника. Почему-то вспоминалось и то, что когда проходили на катере от острова к острову, майор Широкин показывал места, где воды таили на дне остовы кораблей, погибших возле Моонзунда в прошлую войну.

Только Саша вспомнил про майора Широкина, как Тимофей Григорьевич неожиданно появился, явившись в столовую собственной персоной. Похоже, Тарас уже доложил ему о прибытии Лебедева в штаб.

— А я уж беспокоился за ваше здоровье, — сразу сказал военный инженер, едва они поздоровались. И в его глазах чувствовалось участие. Он тут же поинтересовался:

— Как ваша рана? Не болит?

— Уже все в порядке. Заживает. Мне сделали перевязку в госпитале, — честно поведал Саша.

После того, как он съел полную тарелку оладий с яблочной начинкой и выпил стакан компота из сухофруктов, запах алкогольного перегара несколько ослаб. Хотя ему самому и казалось, что еще, все же, пахнет от него довольно сильно. Впрочем, майор сделал вид, что ничего такого не заметил, не став демонстративно принюхиваться, как делали, например, некоторые чересчур ответственные краснофлотцы, проверяя документы на пропускных пунктах. Широкин же присел напротив, впившись глазами в широкую марлевую повязку с ватными тампонами, которая весьма откровенно выпирала на груди Александра под тельняшкой, и просто сказал:

— Я поначалу и не знал, что вы участвовали в десанте и получили ранение. Вы же ничего про это не говорили. Но, мне позвонил из Таллина начальник разведки и все объяснил. И я сразу послал вестового на поиски.

Лебедев смутился. Ему стало понятно, что всю эту странную заботу, исходящую от майора, организовал его родной дядя. Потому даже тон военного инженера при общении изменился, сделавшись каким-то отечески заботливым и, в то же время, подчеркнуто официальным, что проявлялось в постоянном обращении на «вы», хотя до этого майор, как старший по возрасту и по званию, обращался к Лебедеву больше на «ты». Интересно, что же Широкину наговорил дядя Игорь?

* * *

Глядя на Александра Лебедева, Тимофей Григорьевич потихоньку грыз себя изнутри за собственную нерасторопность, проявленную поначалу. Звонок начальника разведки, который настоятельно просил майора посодействовать молодому штабному инспектору всем, чем можно, и опекать его, как малого ребенка, чтобы чего-нибудь не натворил, потому что он, оказывается, ранен в бою и борется с собой, чтобы снова не начать пить, оказался неожиданным. Майор корил себя за то, что, наверное, слишком беспечно отнесся к приезду этого капитана-лейтенанта, не предложив ему сразу поужинать у себя дома и не разместив, как дорогого гостя, а выделил парню место для сна в какой-то затхлой кладовке.