— Вы рассказываете страшные вещи. Настолько страшные, что в них просто невозможно поверить.

— А нам и не надо верить. Слова — это всего лишь сотрясения воздуха. Но года через три… да, через три года мы сможем просто показать, что сотрясаем воздух не просто так.

— Вы собираетесь вложить миллиарды? А где вы их возьмете?

— У нас нет миллиардов, но у нас есть знания и, благодаря нашей работе, достаточно времени. Того самого времени, которое само по себе деньги. Мы уже потратили семь лет и да, сотни миллионов тоже потратили. То есть примерно двести двадцать миллионов золотых рублей и очень много рублей совершенно не золотых.

— Анна Федоровна я не могу сомневаться в ваших словах, но все же я хочу понять, зачем вы вкладываете такие деньги в проекты… имеющие лишь, как вы сами говорите, теоретические перспективы. Надеюсь, вы не думаете, что товарищ Сталин не в состоянии понять какие-то научные слова?

— Не думаю. Но объяснить, причем объяснить так, чтобы это понял человек, далекий от физики… я попробую, хотя на это и уйдет несколько часов. Но не напрасно уйдет, это-то уж я могу вам гарантировать.

— Несколько часов? Я готов несколько часов потратить на то, чтобы все же понять, что вы там у себя делаете.

— Тогда приступим? Для начала скажу очень кратко: все эти медицинские препараты, пленки для фотографии и кино, многое другое мы делаем лишь для того, чтобы получить деньги для решения главной нашей задачи. Попутно возникает еще множество задач поменьше, но их мы решаем лишь в той степени, в какой они помогают нам получить еще больше денег. И пока об этом всё, а теперь перейдем уже к основной части. Итак, все вещества состоят из атомов, а ядра этих атомов — из протонов и нейтронов…

— Мир меняется. Я чувствую это в воде, я чувствую это в земле, вот и в воздухе чем-то запахло, — философски заметила Света, повесив трубку.

— Ну и чего там? — поинтересовалась Оля, оторвавшись от планшета, на котором она что-то считала.

— Ну наш Бульба Сумкин вытянул счастливый билет…

— Я уже в курсе, что Мироныча не пристрелили. А новенького-то что?

— Я просто в охренении: столько было всяких конспирологических теорий по поводу убийства Кирова, а оказывается, кому-то просто потребовалось всех опытных чекистов стянуть в Ленинград чтобы через Псковскую таможню протащить два чемодана с драгоценностями. Ну, не совсем два чемодана… непонятно только, почему почти на два месяца раньше срока они его убивать пошли.

— Вероятно, почувствовали, что наше управление кое-где всерьез копать стало, вот и решили поспешить. Пришлось им этого Манаенкова вместо Николаева задействовать… Интересно, а он тоже безработный одиночка?

— Можно и так сказать: он себя назвал внештатным корреспондентом «Кировца» и «Ленинградской правды», но в обеих редакциях про него разве что «мельком слышали».

— Гуля как там?

— А она еще позавчера вернулась. Там местные врачи тоже люди опытные, им она только показала как дозировки определять — и они всем задержанным сами сыворотку кололи.

— Я слышала, что были какие-то проблемы…

— Гуля сказала, что смесь скополамина с мескалином некоторых отправляет в нирвану навсегда, но на это плевать, их же все равно всех расстреляют нахрен. И я считаю, что правильно сделают: ни за что не поверю, что можно честно заработать на пару центнеров украшений с изумрудами и бриллиантами. Петруха сказал, что приехал какой-то эксперт из Гохрана, и по его самым первым прикидкам выходит, что драгоценностей там миллионов на пятьдесят, причем долларов. И это только то, что к переправке за границу уже приготовили, а сколько еще найдут…

— А все же неслабо твой муженек телохранителей подготовил: за тридцать метров навскидку прострелить руку — это реально высший пилотаж!

— А Валя им пистолеты сделал. Петя сказал, что ни из какого другого пистолета так стрелять не получится.

— Ладно, заканчиваем мужчин наших хвалить, а ты мне, как историк, скажи: чем для нас грозить может начатая Сталиным кампания по разборкам с трокистско-бухаринским блоком?

— Нам? Ничем. Сталину Аня вроде как доступно всё объяснила чем мы занимаемся, он теперь просто внимания не обращает на то, что мы тут делаем.

— Ага, не обращает! Особенно после того, как наши опера за полтора суток все это дело размотали и большинство фигурантов взяли. Хотя… Петровичу-то он орден утвердил, — задумчиво сказала Оля и вдруг расхохоталась.

— Ты чего это?

— Да я представление на Петровича ему принесла, он минуты две на него смотрел, а потом так заботливо мне и говорит: вы, возможно, переутомились, ошибочку допустили. А потом сам ржал, когда я ему объяснила, что у Петровича Петрович — это фамилия, а Петрович — наоборот отчество. А когда я ему сказала, что и сын у него Петр Петрович, причем пятый подряд уже в роду, он, чтобы смех унять, бросился воду пить.

— Это хорошо. Если человек над твоей шуткой смеется, значит он и на прочие твои дела будет с юмором смотреть.

— А на что ему нужно будет смотреть с юмором?

— Коротышка, когда понял, что его на самом деле убить пытались но мы этому помешали, молча подмахнул Васин план по строительству Ленинградского метро. Кстати, начальником Ленметростроя Вася как раз Петровича-младшего и обозначил. Там же всяко будет его щит использоваться.

— Трехметровый? Я думала, что Вася что-то серьезное и, скажем, грандиозное строить там собрался.

— Трехметровые тоннели будут прорыты для кабелей и для трубопровода, а рельсы в пятиметровых будут, эти щиты уже на экспериментальном почти доделали.

— Так вроде трубы можно и так проложить…

— Можно, но тоннели будут идти на глубине тридцать метров, им бомбы не страшны будут.

— Логично… А денег коротышка нам на это строительство даст? Ну хоть немного.

— Бильбо Киров еще с нас денег потребует, у него ведь планы, как всегда, наполеоновские. Я же для ленинградских школ учебники в Боровичах печатаю, а он даже бумагу под это выделить пожмотился. А бриллианты с изумрудами всяко в Гохран передадут, нам из всего этого богачества ничего не перепадет. Но вот заказы наши ленинградские предприятия будут в первую очередь выполнять, так что хоть тут польза вышла.

— Нахрен такую пользу! На наши заказы, судя по всему, ленинградские заводы весь свой брак списывают и стоимость оборудования оказывается в разы больше, чем то же самое у буржуев стоит. Я тут посчитала — и выходит, что если мы в Калуге свой турбинный завод выстроим, то стомегаваттные турбины, когда мы их всего четыре штуки сделаем, обойдутся дешевле, чем такие же, но сделанные в Ленинграде.

— Ну а ты что?

— Ну а я… в общем, строится уже завод в Калуге. А главным инженером там будет, ты только не смейся, Николай Бауман. Николай Яковлевич правда, не Эрнестович. Забавный мужичонка, и отец его не менее забавный: латышский крестьянин, дослужившийся в свое время до надворного советника. Яков Петрович у Ани сейчас занят, он сына-то и порекомендовал.

— Ясненько-понятненько, значит мне еще и в Калуге нужно будет школу и ПТУ ставить.

— Размечталась! Минимум четыре школы, два ПТУ и техникум, а насчет института я еще пока думаю. Профессор Жирицкий вроде бы не против свой институт заполучить, и, мне кажется, на это он имеет полное право.

— Это кто?

— Это турбинщик, в МЭИ работает, он нам как раз и спроектировал стомегаваттную турбину. Валера говорит, что под нашу новую станцию она не подойдет, поскольку сверхкритическая, но для какой-нибудь угольной или газовой со сверхкритическими котлами — самое оно. Сейчас по нашей просьбе делает турбину уже для нашей электростанции, но жалуется, что возможностей МЭИ для полноценной работы ему маловато. Опять же, Рамзин у нас котел спроектировал сверхкритический, ему тоже нужно где-то знания подрастающему поколению передавать. Вот я и думаю…

— Думай быстрее, а то я тебя знаю: в середине августа скажешь, что первого сентября институт должен будет уже студентов принимать…