— А что будет? — поинтересовалась Света.

— А ничего. Скорости прибавится километров десять всего, а бензина машина будет жрать в полтора раза больше, причем девяносто третьего, а не семьдесят второго. Я ему так и ответила, но он все равно попросил при возможности пару сотен Лу-5 для ВВС сделать.

— Сделаешь?

— Нет. Но это уже вопрос чисто логистический: «Конквероры» из Аргентины сейчас привезти почти невозможно, и хотя на шестисотом заводе самолеты можно делать минимум по одному в день, а то и по два, их выпуск совсем прекращен потому что моторов нет. Ладно, плевать на это, зато наши ребята оттуда на отечественные заводы уже едут. И вообще, нам сейчас надо обдумать, что мы сможем сделать для войны уже финской.

— Зачем? — удивился Валентин. — У нас и серьезных дел будет больше, чем хотелось бы.

Серьезных дел было просто море, поэтому уже на следующий день Оля и Ира оказались в Кремле. Где сначала Оля долго беседовала с Молотовым, а затем обе они кратенько пообщались и с Иосифом Виссарионовичем. Краткая беседа затянулась всего лишь на полтора часа, но из кабинета Сталина Оля вышла буквально мокрая, как мышь. Впрочем, результат общения Оле понравился, а Ире… Ире тоже «в целом» понравился, хотя по целому ряду пунктов она осталась сильно недовольной. И, в частности, ей очень не понравилась передача Сувалковского района немцам, но она постаралась свое мнение придержать при себе, ведь «в главном Оля оказалась права».

Правда по ходу беседы Иосиф Виссарионович несколько раз порывался пригласить в кабинет и Струмилина, однако Вячеслав Михайлович — дабы встречу не затягивать — уговорил его это не делать:

— Зачем его звать? Он же молча подпишется под любыми выкладками Ольги Дмитриевны даже не читая. И даже не вникая в их суть. Раз Ольга Дмитриевна говорит, что мы потеряем эти миллиарды — значит мы их потеряем. Или не потеряем, если к ней прислушаемся.

— А ты уже прислушался к её доводам?

— А ты хочешь их выслушать уже в изложении товарища Лукьяновой?

— Нет. Хотя я все же не очень понимаю, почему вы так уверены…

— Постараюсь объяснить с другой стороны, — продолжила изложение своих доводов Оля. — Сейчас в Виленском крае собственно литовцев проживает чуть меньше четырех процентов, ни в одной деревне население вообще не говорит по-литовски, а на белорусском разговаривает почти семьдесят процентов жителей. Да, все же это население более чем наполовину — польское, но только за счет языка оно в Белоруссии будет чувствовать себя относительно комфортно. Поэтому передавать Литве почти полмиллиона человек, в целом лояльно относящихся в СССР и, в частности, к Белоруссии — в корне неправильно.

— Это мы уже поняли и, пожалуй, готовы принять правильное решение. А вот по второму вопросу…

— В преддверии войны принимать в состав Союза почти семь миллионов человек, из которых откровенных нацистов больше половины — откровенная глупость, — не удержалась Ира. — Если очень нужно, то вполне достаточно поставить там советские гарнизоны, но при этом необходимо учитывать, что после начала войны все солдаты этих гарнизонов окажутся смертниками. Поэтому никаких семей офицеров в троебалтию отправлять нельзя в принципе, а по-хорошему необходимо будет и разработать способы срочной эвакуации этих гарнизонов через вражескую территорию.

— Куда, извините?

— Не куда, а откуда. С учетом того неприятного факта, что местное население будет стрелять нашим солдатам в спину…

— Ир, лучше помолчи. Я сейчас все постараюсь объяснить с экономических позиций…

Пока самолет летел в Боровичи, Оля героически молчала, но когда самолет сел, она не выдержала:

— Ир, какого хрена ты вообще рот открыла? Сувалки фашистам Сталин отдал просто потому, что сейчас с ними воевать нам просто нечем. А про трибалтов Молотов лучше воспринимает доводы экономические, а не эмоциональные: его уравновешенности даже Громыко позавидовал бы. И чего ты в результате добилась? Повесила на нас еще и обустройство Виленского края?

— Ну, во-первых, Валя именно этого и добивался.

— Ты себя хорошо чувствуешь? Или просто мухоморами объелась?

— Нет. В смысле, хорошо себя чувствую. Валя давно уже с офицерами Слащева разыгрывал разные варианты противостояния фашистам, и у него как раз было узкое место на линии Сталина в этом районе, он даже со мной советовался…

— Ты же у нас стратег известный, да…

— … насчет авиационного прикрытия этого района на время укомплектования нашими ребятами укрепрайонов. И говорил, что если бы здесь передовую линию обороны отодвинуть в Виленский край, то времени будет достаточно и линию Сталина здесь и в Белоруссии фашист не пройдет. Но в Литве, и там более в Советской Литве передовую линию нам никто выстроить не позволит… а чего это все наши собрались? — внезапно сменив тему разговора, Ира показала на выстроившиеся возле дома автомобили.

— На ужин пораньше приехали? Ладно, сейчас они нам сами все расскажут.

Рассказ был недолгим:

— Сережа Костриков помре, — именно этими словами встретила Олю с Ирой Гуля. — Не выдержало сердце пламенного революционера напор сразу двух балерин с низкой социальной ответственностью…

— Это как? — удивила Ира.

— Это так. Медведев уже обеих арестовал, так что инфа вряд ли станет достоянием гласности, он, в смысле Медведев, уже мне звонил, спрашивал, нет ли у меня каких-то таблеток чтобы балеринам этим память стереть: мужик он все же адекватный, не хочет даже этих сук просто терминировать от греха подальше. Тем более, что у них ума хватило нужных врачей вызвать, так что Костриков уже в больнице концы отдал, то есть помер достаточно пристойно. Но вот что будет дальше…

— Ничего не будет, — постаралась «успокоить» военврача Света. — Жданов уже второй год в замах ходит, будет теперь в Ленинграде первым, а с ним мы уже хорошо познакомились. Он, правда, пока против нашей идеи с переселением поляков… да, а как у вас в Москве все прошло?

— Думаю, хорошо. И Сталин, и Молотов согласились с передачей Вильно в Белоруссию.

— А что литовцы?

— Их что, кто-то будет спрашивать? Валя где?

— У Слащева, они там что-то вроде задумали… сказал, что к ужину будет, и мы тогда еще кое-что обсудим.

— А я говорила, что эти бордели давно уже прикрыть следовало, — не удержалась Ира. — Надеюсь, что теперь-то Иосиф Виссарионович меня поддержит…

— Помечтай, помечтай, — усмехнулась Оля. — Пока верные ленинцы окончательно не переведутся, советский балет будет цвести и пахнуть…

— И не будем уточнять, чем пахнуть конкретно, но я все же Сталину свою точку зрения изложу. Хуже-то не будет…

Хуже от демарша Ирины действительно никому не стало, впрочем, не стало и лучше: похоже, что Сталин её идею просто проигнорировал. Оно и понятно: стране точно было не до балета. Особенно не до балета было Вячеславу Михайловичу: нарком иностранных дел Молотов как мог давил на финнов и трибалтов, а председатель Совнаркома Молотов крутился изо всех сил, крепя производственную базу Красной Армии. Причем в делах прибалтийских в наркоминделе особого успеха не проглядывалось.

История раскручивалась все стремительнее, и уже двадцатого октября, после очередного «неудачного» раунда переговоров, когда машина с финскими дипломатами пересекла границу у Белоострова, с финской стороны по советской погранзаставе начали стрелять из пулемета. Так как это была уже не первая провокация финнов, Мерецков — командующий ЛенВО — давно уже успел отдать приказ на финские провокации отвечать огнем на подавление. И финский пулемет подавили практически мгновенно: по согласованию с Мерецковым на всех погранзаставах были и «прикрепленные» снайпера из снайперских школ Слащева. И они тут же пулеметчиков приголубили, а затем — ну чтобы два раза не вставать — помножили на ноль и командира финской погранзаставы, с любопытством наблюдавшим за результатами работы своего пулемета. Позже Петруха сказал, что вроде бы этот командир был то ли сыном, то ли братом служившего поблизости полковника. А может быть и не был, но финны через полчаса выкатили на прямую наводку две трехдюймовки и сровняли с землей… нет, не погранзаставу, а Белоозерский вокзальчик. Не «в бессильной злобе», а потому что в здании был как раз «пункт обогрева» пограничников.