Младший сын понял, куда метит мать, и затянул ту же песню. Дескать, старший брат нынче болен, но когда он пойдет на службу, то вызволит мать из нужды. Тогда она и соболью накидку получит.

Сяочжэнь пришлось все это слушать, вполне осознавая, против кого обращена вся эта злоба. Она вышла и отправилась к себе в спальню. Разбирая постель, она тихо всхлипывала…

Данный пример показывает, что китаянки при обсуждении семейных неурядиц смело привлекали уловки и советовали прибегать к ним. Предлагается стратагема 26, поскольку Сяочжэнь находится под защитой влиятельных родственников и открытого издевательства над ней не потерпят. Стоило свекрови получить стратагемный совет, она тотчас воспользовалась им, воротя нос от снохи и понося своих сыновей.

Во времена династии Чжоу (ок. XI в. — 256 г. до н. э.) князья уделов У и Чу именовали себя царями, хотя зваться «царями» имели право лишь правители чжоуской династии, несмотря на все большую утрату ими реальной власти. В 632 до н. э. цзинь-ский государь [Вэнь-гун] созвал князей всех уделов и царя чжоуской династии на сейм в Цзяньту (на юго-западе нынешнего уезда Юаньян провинции Хэнань), где был провозглашен гегемоном.

В произведении Весны и Осени, касающемся и остального Китая и охватывающем время с 722 по 481 г. до н. э. по годовой хронике родного удела Лу, Конфуций именует самозваных [чуских и уских] «царей» не «царями» [ «ван»], а лишь «князьями» [ «цзы»], пользуясь надлежащим их положению званием. И он не сообщает, следуя канве реальных событий, что чжоуский царь в 632 г. до н. э. явился на созванный его удельными князьями съезд в Цзяньту, а пишет: «Император охотился в Хэян [местность, принадлежавшая уделу Цзинь и находившаяся в округе Мэн провинции Хэнань]» [ «Чуньцю», 28-й год правления Си-гуна (632 г. до н. э.), зима: «Конфуциева летопись Чуньцю». Пер. с кит. H. Монастырева. M.: Восточная литература РАН, 1999, с. 38].[358] Некоторые события Конфуций рисует таким же вот образом, другие же просто опускает.[359] Своим выбором «прямых речей, великих намерений» («вэй янь да и»)[360] и утаиванием неугодных обстоятельств он выражает собственную, равняющуюся на традиционные ценности оценку. Он хотел не только порицать отдельные события и личности прошлого, но и, поступая в соответствии с духом стратагемы 26, призывать к порядку не выполняющих своего долга современников. Такое критическое отношение Весен и Осеней видно из следующих строк второго по значимости конфуцианца Мэн Кэ (ок. 372–289 до н. э.):

«Однако по мере того как поколения стали хиреть и путь к истине начал сходить на нет, вновь поднялись превратные учения и начали совершаться жестокие злодеяния. Среди слуг правителей появлялись такие, которые умерщвляли своих господ, а среди сыновей оказывались такие, которые убивали своих отцов. Испуганный этим Кун-цзы написал летопись «Весны и Осени» [ «Мэн-цзы». Пер. В. Колоколова. СПб.: Петербургское востоковедение, 1999, с. 98 (гл. 6.9)]. Вот так, своими оценками примеров прошлого он хотел воздействовать на будущее и, обращаясь к Историческим запискам Сыма Цяня (145 или 135 — ок. 86 до н. э.), сделать так, чтобы будущие «мятежные сановники и разбойники стали испытывать страх» [ «Ши цзи», гл. 47: Сыма Цянь. Исторические записки. Пер. с кит. Р. Вяткина. М.: Наука, 1992, т. 6, с. 148]. Избранное Конфуцием и служащее воспитательным целям изображение прошедших событий именуют «манерой письма [в духе летописи] «Весен и Осеней» («Чунь цю бифа», [иначе «чунь цю би сюэ», в значении «записывать или отвергать [в духе летописи] «Весен и Осеней»]). Поэтому и расхваливает пекинская газета Жэньминь жибао Чэнь Тэаня за присущую его книге «Духовное путешествие по европейской культуре» «манеру письма в духе Весен и Осеней»: описывая свой разговор с одной датчанкой, он разоблачает непрекращаемую сверхдержавами гонку ядерного вооружения.

При первом, созданном на китайской земле централизованном государстве циньской династии (221–207 до н. э.) жизнь всей империи строилась на началах школы законников («Фа цзя»), иначе легистов. Прежде всего это означало воспитание подданных в послушании и дисциплине, чтобы те стали послушным орудием в руках императора и сановников. Для этого более всего подходил состоящий по возможности из одних крестьян народ, невежественный и исправно платящий подати. Нежелательно было иметь людей образованных и философов, если те не трудились напрямую по изволению государства. Но особо непримиримая борьба велась с конфуцианскими сочинениями, ибо они хранили память о древних, феодальных порядках и провозглашали нравственные начала старого феодального сословия, которые и следовало в первую очередь искоренить без остатка, чтобы избежать развала государства и ослабления верховной власти. Согласно императорскому указу 213 г. до н. э. все ученые, которые «восхваляли древность с целью опорочить современность» («дао гу и хай цзинь»),[361] подлежали уничтожению вместе с семьями. И действительно, в 212 г. до н. э. император повелел закопать живьем свыше 460 ученых в столице Сянъян (в 20 милях к северо-востоку от нынешнего города Сянъян, провинция Шэньси), а затем в 213 г. до н. э. были сожжены все конфуцианские труды, за исключением книг по медицине, земледелию и разведению деревьев, а также по гаданиям на черепашьем панцире и тысячелистнике.

Само выражение «восхвалять древность с целью опорочить современность» восходит к сообщению об императорском указе в «Исторических записках» Сыма Цяня (145 или 135 — ок. 86 до н. э.). Поступавшие подобным образом ученые действовали без всякой утайки, не прибегая к стратагемам. В 213 г. до н. э. Шуньюй Юэ во время пира, устроенного императором, совершенно открыто призывал чтить феодальные установления прошлого и прислушиваться к историческим примерам.

Что касается Китайской Народной Республики, то в официальной литературе нередко встречаются такие выражения, как:

«Посредством древности осуждать современность» («и гу фэй цзинь»);

«Посредством древности порицать современность» («и гу фэн цзинь»);

«Используя (заимствуя) древность, поучать (толковать) современность» («и (цзе) гу юй (лунь) цзинь».

Эти выражения могут обозначать тот случай употребления стратагемы 26, когда «тут» представляет историческую личность или былое событие. Выражение «используя древнее, поучать современность» шире формулировки стратагемы 26 в той мере, в какой она охватывает и косвенное восхваление современного прославлением былого. Здесь приходит на ум возвеличивание Хай Жуя в пекинской опере У Ханя (см. 26.12). Разумеется, критика может преподноситься и под видом восхваления: восхваление А (Хай Жуй) умаляло значимость В (императора).

Сам прием описания якобы прошлого, а в действительности выражения своего отношения к настоящему восходит к Конфуцию (551–479 до н. э.), а возможно, к еще к более древним временам (Фрэнсис Вуд (Wood). «Thirteen Hundred Years of Quiet Rebellion». Index of Censorship («Показатель цензуры»). Лондон, № 8, 1989, с. 10). Конфуций оглядывался на золотой век благородных правителей древности, чтобы показать, сколь низко пали его современники. Для него критика современности высвечиванием прошлого носила, однако, значительно более широкий характер по сравнению с примерами из недавнего прошлого Китайской Народной Республики.