Там, за ненадёжными покупателями, а больше за нами, нерадивыми «шнырями» по-отечески присматривали два изумительных охранника. Один из них мордатый алкоголик в завязке престарелый маразматик Борисыч с карикатурно огромным брюхом и вредным нравом. Он оживлялся лишь только, когда в зале изредка звучал «Битлз», и он всегда тут же начинал плохо танцевать твист, совершенно не парясь, и, по-моему, особо не различая, быстрая была вещь или, скажем, «Michelle».

Имя второго было, кажется, «классически» Валера, и габаритами он был тоже не обижен. Вначале он здорово бесил меня дикой манерой подойти тихонько со спины и без подводок и предисловий начать сладко бормотать: «Пол-курицы, шаурма, три пирога, две банки кваса!». Или: «Две пиццы, четыре котлеты, макароны, бутылка «Колы»!».

В первый такой «психиатрический закидон» я и не сразу понял, что происходит, но происходило определённо что-то ненормальное. Оказалось, что этот румяный, рыжий здоровяк с ментовским ёжиком на огромной башке с гордостью докладывал, что он с аппетитом сожрал сегодня за обедом. Я, вечно голодный, «безкалорийная» порция которого на день равнялась тарелке гречки, жутко раздражался этим гастрономическим упоением. Но потом я всё же догадался, что он не издевается над тощеньким продавцом, а просто, испытывая ко мне детское доверие, делится, так сказать, кулинарными усладами. Вот такая, блин, «ох, рано, встаёт охрана».

А уж совсем впоследствии, когда «ваш непокорный слуга» был изгнан даже и из этого ссыльного окраинного места, я робко выходил на подмену и в настоящую, реальную Горбушечку.

Первым дело там у меня легко «сп…здили» пачку дорогущих японских «Квинов». На что «сердобольный и понимающий» мой босс тёплым, благодетельским голосом молвил мне: «Ну что с тебя взять – бедный музыкант…». У меня, признаться, было отлегло от сердца, и я даже облегчённо выдохнул, но он елейно продолжил: «Ну ничё… Так, пять штук вернёшь до Нового Года и в расчёте!». А у меня тогда и на пожрать-то в ту весёлую пору не всегда было! И я перестаю дышать вовсе – я ж у него за цельный месяц примерно столько зарабатывал, и вся моя условная зарплата составляла «твёрдые и стабильные» семь косарей. Спасибо, «ётьсь», за понимание!

Вы законно спросите, отчего же так вот «легко» увели эти недешёвые самурайские кружочки, и что же это ты, эдакой лох-ротозей, не следил за хозяйским добром? Объясняю непосвящённым всезнайкам технологию «ты́ринья» различных предметов благосостояния на Горбушке.

Для этого здесь вовсе не нужно быть каким-то там профессиональным ворюгой. Достаточно неплохого навыка быстрого складывания «ценных компактов-винилок» в огромный мешок или пакет. Элементарно задаётся следующий сакраментальный вопрос простофиле-продавцу, вроде меня: «Молодой человек, будьте так любезны, достаньте мне с верхней полочки пластиночку «Supermax». Да-да, вот тот, коллекционный, если, конечно же, вас не затруднит…». Раритет, разумеется, красуется у меня за спиной почти под потолком. Кряхтя и по-стариковски побубнивая, я с трудом разворачиваю стремянку и неуклюже, естественно повернувшись невооруженным зрением тылом, изматывающе долго достаю непослушную драгоценность. Облегчённо вернувшись к «знатоку-меломану», обнаруживаю, что и без того зыбкий след его категорически простыл…

Вот поражаюсь я всё же тому загадочному факту, почему украдено так интеллигентно немного. Ведь сколько же запросто можно было смахнуть с прилавка в необъятную «челноковскую» суму. Вот оно, святое благородство хоть и ловкого жулика, но всё же почти что «брата-меломана»!

Ну а ежели «по-серьёзу», конечно же, всё намного прозаичней – попросту спереть понемногу гораздо безопаснее, ведь всегда излишних ментов вызывать из-за пяти компактов не будут, да и сладко наведаться ещё разочек в «лоховскую лавку» представляется очень и даже очень возможным. К нашему простачку в очочках, кудряшках и долгах…

Но долгими веками не бывает худа без добра, такой уж великий закон жизни… Сколько же украдкой подсмотрено патологических персонажей, ну просто кругом идёт шальная голова от писательской добычи!

Именно там, к примеру, я обратил внимание на стильный гардеробчик костистого паренька-узбека в винтажных (!) очках – моего соседа напротив. Каждый Божий денёчек он настолько лихо менял такое модное и явно дорогое шмотьё, что я просто ломал голову, откуда же взялся такой врождённый вкус и вполне европейская зарплата.

Всё оказалось намного примитивней – разок к нему «из ниоткуда» подвалили некие, явно тёмные личности, что долго и малахольно торгуясь, «сдали» ему весьма «дизайнерскую» куртку. Довольный «модник» подошел ко мне и «простодушно» поведал, какие это «ловкие и славные ребята», что воруют в магазинах с английской одеждой, и как он постоянно у них отоваривается за сущие гроши. «Суший, ты пакупай у них тоже, атвичаю, так эт удобна, магу пазнакомить!» – наставлял он меня с характерным, известным каждому, акцентом.

Как же я мог вдолбить в его простецкую голову, что это – то же самое, что украсть, а впрочем, он и воровство-то по средневековой своей наивности считал некоей удалью.

Никогда, слышите, никогда не забуду огромного психа, не раз достававшего меня долго, страшно и нудно: «А у вас есть Владими́р Кос… ма́?» Это растянутое на две половинки пугающее «Кос… ма́» по сей день застряло в моих чувствительных ушах, и даже имя великого французского композитора Владими́ра Косма́, написавшего волшебную музыку к «Игрушке» и «Уколу зонтиком» не всегда спасает от устрашающего образа этого чернявого, гуммозного и навязчивого бородача, снова и снова часами повторяющего: «А когда можно будет ожидать Владими́ра Кос… ма́? А если я приду через две недели, уже будет Владими́р Кос… ма́?». Он даже разок пытался ворваться ко мне в дверь, почти угрожающе повторяя свой шизофренический вопрос, и я спасся только лишь потому, что пробило спасительное восемь вечера, и можно было сбежать от своего мучителя-маньяка.

Тут же, в наотмашь поражающем воображение «горбушечном» сортире, я лицезрел очень смешную сцену: чувак в кепке сосредоточенно справляет малую нужду. В диковатый туалет с той же проблемой заходит его знакомый и говорит: «О, Антон! Ты такой классный, в кепке… На онаниста похож!». (Кстати, похож!). Писающему чуваку после прилюдного «ославления» оставалось только смущённо-добродушно материться.

А ещё на Горбухе, в её адских сортирах всё время дурманяще тянет «шмалью» – утренний люд приходит в себя после весёлой ночки. Я порою даже изобретательно «подлечиваюсь» с похмелья на халявку, постояв в забытьи минуты три в оздоровительно-бесплатном дыму соседней кабинки.

Да! Чуть не забыл о ещё одном презабавном наблюдении – когда ты залихватски сушишь руки с двух сушилок сразу, тогда ты точно уже «коренной» и «центровой» горбушечник. Сей благости я, слава Всевышнему, так и не достиг.

Я ещё лениво вкалываю иногда на суматошной и прокуренной Багратионовской и, вполне может быть, что чуть попозже не раз ещё «не утаю» чего-нибудь из нового, да живописного. И всё же…

Я всё ещё не теряю ускользающей надежды начать зарабатывать на нелепую свою жизнь «громким пением и горячими плясками». Так выходит, что я всё же по природе закоренелый оптимист? Едва ли…

Жизнь проиграна, крошка, жизнь проиграна…

Я уже не раз сетовал, что наша «замечательная» школа № 172 (почему-то захотелось написать Город-Герой Горький – три раза «Г») была в мои тревожные времена не чем иным, как мрачным трамплином для последующей «зубокрушительной» армии и в почётном финале – неизбежной для многих тюряги. Эта «околозоновская» иерархия и изощрённые издевательства, фашистский институт подавления воли и личности – со всем у нас в родной школе был полный порядок.

«Цум байшпиль» (сиречь «например», как «шпрехают» некоторые немцы и я, когда выпью и вспомню свой школьный «хохдойч»), наблюдал я не раз в годы своего «безмятежного детства» одну варварскую шутку. Да и шуткой-то её назвать усталый язык не поворачивается, это даже не тянет на сомнительный современный термин «прикол».