И чем та жизнь, маленькое совершенство в нелепой ситуации, хуже приличной, благообразной серости, в которой мы находимся каждодневно? Прям, хойку, блин! Смех, да и только! («Смех, да и хойку» – не премину, конечно же, сморозить я в завершении общего маразма).

Что ж, придётся разбавить трепетную лирику уличным цинизмом… Тем более, что щекотливая тематика места, где застало меня лукавое просветление, напоминает мне о случае из туманного детства.

Мы с Лёшкой Вареником, исчезнувшим моим дружком, совсем ещё мелкие, невольно застали одного помятого дядьку в годах, шумно и от души писающим на стену, в общем-то, вполне приличного места – стена, как-никак, была школьная. «Ну прижало дяденьку…» – нетвёрдым извиняющимся тоном, раскачиваясь на ветру, промолвил нам тогда «поддатый» мужичок. Мы же, успокаивающе заверив бедолагу, что, мол, «ничё, всё в норме и порядке, дяденька, со всеми же случается», стремительно сбежали с места орошения, почти не сдерживая смех от этих простодушных извинений незадачливого любителя советского разбавленного пивка.

Вот теперь финал! Немного грубовато, но зато без лишних сантиментов!

В любых советских (а думаю, и «вражеского западного блока») детских лагерях отход ко сну непременно сопровождался «страшилками» – рассказами наивного пугающего содержания.

Это были легендарные, неизвестно каким народным сказителем сочинённые, лубочные истории про «красную руку», «чёрный рояль» с пауком-кровососом внутри, ну и приевшаяся уже всем «хоррор-стори» про «гроб на колесиках». Да! Ещё, пожалуй, весьма вольные пересказы прочитанных фантастических рассказов, по мотивам Лема, Конан Дойла и Герберта, нашего, Уэллса.

Хороший рассказчик должен был добиться такого мистического эффекта в притихшей палате, чтобы холодок ужаса пробежал взад-вперед по спинам потерявших сон детишек.

Такой чтец в нашей комнате имелся. Он замогильным голосом начал вещать краткое содержание «Дома Ашеров» популярного тогда в советском народе Эдгара По. Приводились подробные красочные описания мрачного ландшафта и гнетущей природы с добавлением обязательной подростковой отсебятины, которая несколько опошляла повествование, но вместе с тем и делала всё это «бульварное чтиво» более достоверным, приближая его не слишком высокий стиль к вкусам непритязательной лагерной публики. В подробных смакованиях деталей заточения граждан в средневековых склепах живьём, наш идеальный рассказчик и завершил выступление под восторженные шёпоты запуганных ву́смерть школяров.

После триумфа «Дома Ашеров» начать вещание своей сомнительной байки было абсолютным творческим самоубийством. И, конечно же, я опрометчиво решился на этот акт позорного «аутодафе»…

Мною был выбран совершенно невыигрышный эпизод из «Каникул Кроша» – очень уж хотелось чуть-чуть приблизить «невзыскательного слушателя к высотам социалистической прозы». Уже к первой трети моего вдохновенного доклада я осознал всю абсурдность моей выходки. После завораживающего По мой детсадовский рассказик был чистой воды позорищем, и только железная моя воля позволила завершить сей утомительный для одноклассников спич.

Это, наверное, и называется актёрским провалом, но мой позор был пока ещё не совсем полным, а таковым он стал лишь после незабываемой фразы острослова-одноклассника Лёшки Вареника: «Классно ты, Гош, рассказываешь, засыпается так хорошо, на раз просто!».

И хоть это было смертельно обидно услышать от друга, но не оценить такого замечательного, просто «в абсолюте», сарказма я не мог и, вдохнув поглубже воздуха, дабы пропали «творческие обидки», добродушно рассмеялся, почти забыв о своём прилюдном фиаско.

Я очень устал пить… Можете мне иронически не верить, но эта пошлая привычка у меня уже в печёнках, причём уже в самом прямом и переносном смыслах! Если б мне не было так ужасающе скучно, я никогда не заливался бы этим жутким манером, как глушит ром без «колы» английский удалой пират. А так… Дайте же мне, наконец, точку опоры, и я…

А пока некрасивая правда такова: я рутинно бухаю от невозможности играть людям свою самодельную музыку и тяну за собой на илистое дно самообмана бедную Ражеву (когда-то ветхозаветно давно) и брата Руслана (до сих футуристических пор)…

Я в своё время даже придумал для нас эдакое вымышленное «социо-музыкальное трио»: Братья Бухалины – Буха́р и Бухо́р (и специальный гость сестрица Буханочка), ну то есть я, Русь и Иришка. Не очень весёлая шутка, правда?

Я всегда очень боялся, что стану нищим, нет-нет, не таким нищим-аристократом, коим полноправно и справедливо являюсь, а натурально, спившимся, старым и грязным бродягой без угла и куска хлеба. Как представлю себе эту волшебную картинку, где мы, побродяги в лохмотьях и с котомками наперевес брёдем под ледяным дождём беспросветной ночью, не зная куда, становится просто невыносимо жутко… Может, как-то ещё вырулит наша кривая судьба, и бодрыми старичками мы доживём свой век в нормальном обыкновенном доме, с бутербродом с колбаской в одной руке и чашкой душистого кофе в другой?

Однажды я выходил с «замечательного» метро Курская к шумному вокзалу, дабы сесть на скорый поезд до «неласковой родины», как положено жестоко раз в месяц. А навстречу мощному потоку выходящих гуманоидов двигался пьяный косматый бомж, чтобы, напротив, проникнуть в спасительное тёплое помещение. Из-за бесконечно выпрыгивающих из стеклянных дверей граждан он никак не мог заскочить в метрошку и, обращаясь к непрекращающейся людской волне, бодро выпалил: «Привет, пацаны! Сколько вас там?!». Я аж рассмеялся от такого, «на кураже» глумливого тона, а потом вспомнил о своих вечных страхах и враз как-то погрустнел – добро бы ещё остаться таким бродяжкой-бодрячком, а то на жутких московских вокзалах встречаются и совсем уж мрачные личности, превратиться в которых было бы просто Адом на Земле.

На Киевском вокзале, думаю самом жёстком в Москве, я случайно лицезрел короля бомжей, который в живописной рванине восседал на бортике подземного перехода в окружении преданной и плохо пахнущей челяди. Был он громадного роста, гладиаторских габаритов, имел свалявшиеся в паклю волосы и такую же бороду чуть не до пояса. Одет он был в нечто такое, вроде просторной до колен рубахи грязно-серого цвета, что вызывало в памяти образ расстриги-юродивого времён Петра Алексеевича. Общий колорит довершали огромные загорелые и заскорузлые кулачищи, которые он очень скоро не преминул показать в деле.

Среди благоговейно расположившихся у ног грозного Короля Бомжей раздался тревожный ропот – появился несанкционированный чужак. Какой-то левый «подбомжик», явно не из местного «намоленного» района, попытался проскочить в переход, осторожно минуя опасную босяцкую свиту. Попытка была чрезвычайно отчаянной и, конечно же, неудачной: Король, приняв сигнал бдительных верноподданных, чуть привстал и совершенно беззлобно, но с нечеловеческой силой врезал кулачищем в череп лазутчика. Такого кульбита в воздухе и последующего длительного переката по ступеням я не наблюдал ни в одном «европейском цирке» и ни в одной каскадерской сцене из боевиков Джона Ву. После необходимой экзекуции наш Титан очень спокойно уселся на нагретое могучим телом местечко и вновь замер в нирваническом оцепенении, а благодарные слуги его долго ещё с гордостью и обожанием посматривали на своего справедливого Батюшку-защитника.

Снова вот попытался повеселее закончить мрачноватую эту главу, но получилось, как всегда, как-то не очень… Ну а стало быть, так оно и нужно – в назидание всем нам, «романтикам рокенрола», чтоб не забывали, чем всё хорошее и светлое может «сказочно» обернуться.

Если бы не неспешные прогулки по родной обманщице-Москве или, напротив, суетливые пробежки галопом по суровой столице, вряд ли получилась бы эта книжка такой разноцветной. Столько же всего весёлого до колик и печального до слёз примечаешь невольно, когда бродишь бездельником по незнакомым местечкам или несёшься занудой по привычным делам в тысячу раз обеганной местности.