Без предисловий и экивоков она выдала: «Хочу вот пригласить вас! Нет, не на свадьбу! В гости!». Недоумённо оглядевшись, до чокнутой тёти дошло, куда её занесло – общих тем для психической атаки было крайне мало, виниловые пластинки враждебно поглядывали на это абсолютное левое тут существо. Но мужественно собрав воедино все остатки своего распадающегося сознания, она закинула первый пробный шар: «А вот джаз сороковых годов у вас есть на виниле? Что? Только рок у вас? Ага, понятно…».

Зависнув уже на выходе, она вот-вот было, в разочаровании чуть не скомандовала себе отбой, но как-то зловеще ретировалась, поскольку в воспалённом психопатическом мозгу родилась роковая догадка: «Это какой рок? Это Пол Маккартни что ли? Этот толстый урод?». И тут-то Андрюха и допустил непростительную ошибку – он включился в диалог! И подвело его врождённое природное любопытство: «А почему это, интересно, он урод-то?».

Тут опасную тётеху реально затрясло, она жутко зашипела, заорала и захрипела одновременно: «Конечно, урод!!! Назвал дочку Стэллой, но такое имя уже существует. Есть уже певица Стэлла, есть! Из-за этого его весь музыкальный мир ненавидит! А этот жирный урод, да он вообще на гитаре играть-то не умеет, бренчит только чего-то! Да вообще этих битлов поганых нужно поставить к стенке и расстрелять, а этого старого маразматика первого!!! Нет, а его вообще сжечь!».

Пирующие разумно решили сию волнительную тему не развивать, пока эта фурия из «дурки» не поставила к стенке их самих через одного, а остальных распорядилась повесить, причём дважды. Прооравшись, эта сущность из преисподней, получила невероятный прилив своих адских сил и невесомой птичкой выпорхнула в московский тёмный вечер.

Собутыльники почувствовали знакомые флюиды энергетического отката. И лишь взятый незамедлительно финальный спасительный «бутылёк» вернул им былой боевой пыл, и, ошалевший от меломанствующей тёти и количества «сорокоградусной» Стасон вновь учинил свою излюблённую выволочку несчастному Колпаку. Наш бродяжка-профессионал уже просто взмолился: «Стас, ты за что меня выгоняешь-то?!!». Стасик важно и квалифицированно разъяснил: «Видеть тебя не хочу!». В высокомерном тоне его читалось явственное: «Разве барское это дело за столом-то с дворовыми сиживать? Не гоже сие!».

Вновь, развеселённые удивительной цикличной сценой моральной экзекуции приятели, по-товарищески стали подтрунивать над гусаром и забиякой: «Стасон, говорят, ты был в своё время «чемпионом полка» по боксу?». Уже не чувствуя ни иронии, ни здравого смысла, раздухарившийся не на шутку Стасик тут же подтвердил факт высокого титула сжатыми кулачками и довольно комичными пьяными хуками в сторону постылого противника.

Смех, пьяная чехарда, братские похлопывания по плечам достойных соперников – вот так, как обычно, по-доброму закончился этот странный и милый вечерок. Как жаль, что меня с ними не было – я сладко бухал в другой компании, и только единственное это меня и извиняет.

Я больше не хочу быть безжалостным к самому себе. Мне надоело… Всегда быть, мать его, сильным, зорко видеть и жестоко пресекать свои недостатки… Нафик! Недостатков и пороков так изнуряющее много, и как же тяжело их отлавливать, люди… Не допускать лени и праздности, бухать умеренно, подавлять раздражение от людской подлости и глупости, не разувать глаза на чужих жен, даже если сами они легкомысленно манят пальчиком, не жрать мучного и сладкого, не распускать язвительного языка…

Ну ничего уж нельзя! Всё! Хочу, как в детстве, не думать ни о чём, ни о хлебе насущном, ни о неуёмной гордыне своей – милые папочка-мамочка напоят и накормят, хреново, но оденут, игрушку стрёмную, но сунут, и, главное, ты – самый-самый, талант и красавец, умница и оригинал.

Коль «пошла мука́» «базарить за детство», вот, вспомнилась одна забавная «не́путь»… Вполне осмысленно и бегло читать я был обучен замечательным моим дедом Степаном в неполные три года. Многие скептики мне не верят, но проверить сие совсем нетрудно, просто поговорите с моими предельно честными предками, и я тут же буду торжественно реабилитирован. Это моё сомнительное «вундеркиндство» совершенно никак не развилось далее, и я продолжил свой странный жизненный путь скромно, без ранних лермонтовских вдохновений, македонских завоеваний и эйнштейновских озарений.

К шести отроческим годикам, когда меня недовольного призвали на нивы «обязательного начального», я прочёл уже раза по три всех этих наших «мушкетёров», «холмсов» и «робинзонов» и, надо сказать, без бахвальства, качество моего чтения было вполне себе сопоставимо с дикцией и постановкой «отдрессированных» дикторов советского телевещания.

Когда же первая наша училка стала истово натаскивать маленьких ученичков по части декламации с листа, я с удивлением заметил, что все зачитывали немудрёный текст с запинками и по слогам: «Ма-аль-чи-к-э Вэ-и-тя отэ-к-рыл-э дэ-ве-рь…». Поражённый, я опасливо вслушивался в инопланетянский говор и в недоумении соображал – видно, неправильно я так шустро читал всё это время! На людях, так сказать, «парадно», нужно это делать именно так, спотыкаясь на каждом слоге, натужно составляя слова из слогов, слоги из букв, не понимая ни бельмеса, что получается на выходе.

Верите – нет, и тогда я тоже начал выдавать такую же тарабарщину, свято полагая, что это и есть самый «законный» и «взрослый» способ течения речи. Уже чуть позже, смутно догадываясь, что это калечное бормотание – результат «абсолютного чистого сознания» вновь прибывших детишек, да ещё к тому же страшно намучившись с «инвалидским» акцентом, я вновь вернулся к бодрому и торопливому книжному моему языку.

Верните мне моё детство! Только дошкольное, где ещё не было гопников, учителей и безжалостного самоедства.

Как же всё-таки хорошо и правильно это было, когда лет десять назад, просто так, разом и навсегда я перестал смотреть телевизор. И имена упырей-политиков, хитрожопых воротил бизнеса, жирных эстрадных звёзд и крикливых телеведущих той поры навсегда исчезли из моей уставшей головы. А вновь появившихся я и знать не знал в упор, поскольку даже на маршрутку, где я мог услышать гадкие новости пропавшего для меня поганого мира, бабок у меня тогда решительно не было, и я бегал пешком на весьма дальние дистанции.

Босяцкий забег от пьяного Седьмого микрорайона до пост-революционного Сормово был вообще каждодневным плёвым делом. А вот олимпийским рекордом было памятное ночное путешествие от центральной купеческой Покровки до родной окраины, где далее лишь кладбище, да лес. Время марафонского следования, кстати, заняло, по-моему, часа четыре.

Вообще, когда я начинаю жить где-то, будь то новый район, город или даже страна, мои ограниченные интересы охватывают лишь несколько мест – «магазки» с музыкой, театры-музеи и винные лавки. Всё остальное я нахожу по унылой необходимости, каждый раз, как в первый, приставая снова и снова к проходящим бабкам с сакраментальным вопросом, а-ля «простите, а где тут аптека, сберкасса, остановка, почта, вокзал и хозяйственный магазин?». Это касается и грустного города, где родился и прожил довольно много странных лет.

Как-то грянул печально известный «путч» (простите, граждане, за ещё одно неприличное слово), и мои тогдашние товарищи театрально заламывали руки, не имея возможности пробраться в «мятежный центр» и истово голосить в толпе таких же ура-патриотов.

Я тоже стреноженным конем мялся на глухой остановке – движение было благоразумно перекрыто местными градоначальниками, иначе вся эта восторженная, будто курсистка на первом балу, толпа из предместий натворила бы лютых бед. Только дай потрясти этим копеечным бунтарям кулачками, погорлопанить «за Рассею» и перевернуть пару урн, далее процесс потеряет контроль, будут бить ментов, друг друга и собственную грудь, это факт общеизвестный…