Так неблагопристойно и цинически я не хохотал как минимум лет восемьсот после последнего памятного спуска в Преисподнюю!

И ведь при всём при этом пьяном шутовстве я так же прекрасно помню и её полные слёз глаза, когда жена ушедшего от нас хорошего знакомого Арсения, Царствие ему Небесное, передала Иришке его простодушные стихи… Стихи были изданы каким-то наивным, кустарным манером, крохотным тиражом, и от этого самодельный сборничек казался ещё более щемящим и безысходным… Его бедная жена сделала для него всё, что смогла, чтобы в нашей короткой эгоистичной памяти остались эти бесхитростные строчки… Эта тонкая тетрадочка бережно хранится и теперь, и пальцы начинают нервно дрожать, когда решаешь взять и пролистать эти трогательные страницы.

Какая всё-таки невыносимая хулиганка наша жизнь! Еле печатаю на потёртом «компе» все эти «сентиментальности» и сам уже готов почти разрыдаться, а краем глаза всё же замечаю издевательское сообщение с «торрента» о завершении порно-закачки с высокоинтеллектуальным названием: «Корпоратив в честь 8-го Марта». Ну что же это за «такое-растакое», госпожа «разбитная житуха»?!!

Да, малодушно расслабляться и распускать нежные сопли никак уж нельзя, ведь иначе… А иначе тебя «всенепременнейшим» образом окунут в такую ледяную прорубь цинизма, что враз станет невыразимо неловко за свои мальчишеские умиления и прочие экстазы. А на ранимом сердце вечно должна сиять ледяная броня, чтобы капризная твоя Москва «никогдашеньки» не приметила твоей главной слабости и тут же не погубила тебя, молодого и красивого, за неё, за презренную слабость быть добрым…

Пожалуй, пора уже поведать то, что знаю пока один лишь я, ну и безумные участники этих адских паноптикумов, шапито и кордебалетов с макабрами.

Безрассудная Иришка всю свою неподражаемую жизнь вращалась в сферах, весьма близких к тем, что мы гордо называем «рокенролом». Нет, не то чтобы это были одни сплошь музыканты и артисты, хотя и этого добра хватало, но… Просто безобидные чудики, опасные маньяки и гении-самоучки населяли миры этой странной девочки настолько густо, что это граничило уже с некоторой патологией. Привлекать к себе блаженных, психов и юродивых всегда и везде – вот, что роднило нас помимо беззаботного пьянства.

Посему начну понемногу предавать огласке то, что было рассказано ею промозглыми осенне-зимними вечерами под рык вечно поддатого Тома Уэйтса и неведомый болгарам «главный их национальный напиток» «Монастырская изба». Кстати говоря, без всяких стёбов, это наше излюблённое пост-студенческое пойло с гордой надписью «Изготовлено в Болгарии» не имеет ни малейшего отношения, ни к этой гостеприимной курортной земле, ни к сухим винам вообще, как разновидности алкоголя.

Эта чистейшей воды наша «рассейская» подвальная бодяга, наводнившая замызганные ларьки и куцые «супермаркеты», долго кружила умы местной «творческой прослойки». Сколько же ящиков этой отравы было выпито, причём каждый «засол» смаковался, и затем следовали непременные оценки гурманов-специалистов. Словно искушённые сомелье, мы важно цокали языками, пытаясь раскусить «сложный букет» и рассыпались в комплиментах, если бутылочка оказывалась особенно «пикантного» вкуса.

Я как-то сдуру недавно купил пузырь этой «ностальгии», и хоть и был отчаянно «вдет», моментально понял, что это просто кромешный ад и «поножовщина». На вкус это было ещё тошнотворнее, чем жуткое пиво «Б…гбир». Вот и гадай теперь, то ли мы были настолько уж невзыскательны по молодости, да неискушенности, то ли сейчас наш культовый «сухарёк» превратился в совершенную «мёртвую воду» из-за преступной неисполнении технологий. Да чего гадать, думаю, и то виной, и другое.

Ну, будет уже лирически отступать, Игорян, ковыляй уже дальше! Итак, байка первая. Давным-давно (ещё до февральской революции) была у Ражевой школьная подружка, и звали её Наташа Лосинская. Как и почти у всех девочек имелся у неё и папа. Но папа необычный, папа непростой.

Ну так и что же с ним было не так? А папа был у неё ученый, точнее, он один так думал. Думал долго, сурово и бескомпромиссно. Он занимался «Наукой» по вечерам после тяжкого трудового дня и даже сделал кой-какие открытия. Когда же становилось ясно, что открытие совершено окончательно и сомнению не подлежит, он неоднократно писал письма в Академию Наук приблизительно такого содержания: «Уважаемый товарищ профессор, я расшифровал письменность Майя по Вашим книгам! Как быть? К кому обратиться с сенсационной разгадкой века? Кому передать рукописи, ибо труд сей может пропасть для науки, цивилизации и вообще человечества!». Да уж, воистину, что же не так у нас с папой?

А вот ещё один пример творческих изысканий, а точнее благородного писательства – в Иришкином классе учился некто Тресков, он был известен двумя очень примечательными деяниями. Первым было то, что он заканчивал каждое школьное сочинение, независимо от темы, стиля и эпохи, драматической фразой: «Да, забыл добавить, на нём были красные трусы!». Даже этого с лихвой хватило бы, чтобы остаться в веках для грядущих поколений, но была и вторая примечательная «странность» – он писал книги.

С одной стороны, а почему бы и нет, многие же пишут романы, и ваяют так, что будьте нате, некоторых даже печатают, а есть и те, кого читают. Но «необычность» и даже «новаторство» подхода Трескова было в том, что работал он следующим образом: он внимательно смотрел долгоиграющие сериалы по «ящику», а потом старательно записывал всё, что слышал, видел и запомнил, от руки. Работа кипела, заполнялись крючковатым почерком толстенные общие тетради, которые бережно складывались в высокие стопки. Утром Тресков записывал, а вечером подправлял. Когда его неделикатные одноклассники резонно вопрошали «литератора»: «Это что же, по-твоему, ты так романы сочиняешь?!!». На это «прирождённый прозаик» недоумённо отвечал: «А как ты думаешь, книжки-то пишут?». Любимая мама его была такая же очень «паранормальная», и при всём при этом данный «мастер словесности» учился в общеобразовательной школе. Ну что ж, во всяком случае, он никогда и никого не тыкал вилкой в глаз и не пил чернила, так и пущай себе учится, родимый.

Не стану более «грузить» тебя, любезный мой читатель, сразу всеми прелестями и изюминками «ражевского» окружения, а расскажу лишь ещё об одном любопытнейшем сумасшествии. Ну а потом уж снова с удовольствием вернусь к её занимательнейшему «дурдому».

Теперь же слово учителям! Ух, как же много наших педагогов было явнейшим образом не в себе! Галина Евгеньевна. Уважения к ней не было никакого. Была ли любовь? Возможно. Но такая… Похожая на любовь к потешной обезьянке на рыночной площади. Да и сложно снискать уважение у жестоких и коварных школяров, когда безумная училка, ткнув указкой в любое место на карте, уверяла: «А вот здесь находится Пустыня Смерти!». Доходило до того, что местный хулиган Ромка Сорокин выхватывал длиннющую деревянную указку, вставал в «мушкетерскую позицию», и, делая демонстративный угрожающий выпад в сторону «необычной» географички, призывал её к бою: «Галина Евгеньевна, защищайтесь, вы обосрали кончик моей шпаги!».

Нервный смех через светлые слёзы – вот что вызывают эти удивительные «новеллы» от нашей бывшей непослушной ученицы, что прошла, как и все мы, сквозь тьму и маразм советской школы. Я не прощаюсь с этой благодатной темой, нет, ни в коем случае. Просто небольшая, гуманная передышка, чтобы не напугать уж вас совсем, мои родные! И снова шпаги к бою, господа Шизики!

«Подожди, подожди-и!» – истошно голосит маленькая девчушка убежавшему вперёд нервному отцу, волоча за собой ещё более крохотную сестрёнку. У обеих в руках по здоровенной шоколадной конфетине, симпатичные мордочки, естественным образом, напрочь перемазаны. Весь Ветошный переулок объят сладким кондитерским ароматом.

Измождённый папашка утомлённо останавливается и с мукой и гневом в голосе взвывает: «Это издевательство какое-то! Вы меня с этими конфетами достали уже!!!». «Сладкие» девчонки умилительно смотрят на него, не переставая уплетать свои липкие сласти, как бы говоря всем своим трогательным обликом: «Ну разве же можно на таких вот сердиться? Ну как же можно таких вот не простить?!». Вконец измученный детским чревоугодием отец, энергично, но одновременно и обречённо опускает руку и продолжает путь, а за ним снова нога за ногу плетутся две «шоколадных принцессы».