А ещё он почему-то был влюблён в нечастое словечко «ба́хнуть», которое означало в его личном словаре, ну, скажем так, «переспать». «Словечечко» это вертелось и так, и сяк, склонялось на разные фантастические лады, и апофеозом этого филологического жонглирования явился шизофренический ответ покупателю на невинный вопрос: «А чья же это музыка?». «Музыка Александры Бахнутовой!» – взамен, как вы понимаете, заслуженной нашей советской композиторши Александры Пахмутовой.

Также он мог в упоении и с каменным лицом бесконечно втирать провинциалу-покупателю: «Да вы что? Эти фонари прошли клинические испытания на Северном и Южном полюсах, их ручки никогда не замерзают, а лучи растапливают даже вечную мерзлоту!». Я, спрятавшись под прилавок и согнувшись пополам, просто умирал со смеху, с трудом сдерживая рыдания от хохота, а эти простофили доверчиво кивали ему и изумлённо покупали копеечные фонарики «для отважных ледовых путешественников».

Где вы сейчас, родные мои чуваки и чувихи, с кем мне было так весело и грустно? Я же сердечно люблю вас, найдитесь уже, и пусть у вас всё и всегда будет сказочно хорошо…

Я прекрасно помню, какие презрительные кривые усмешки состроили бывалые, «по чесноку» отслужившие «армейцы», на смелое заявление одного неумного очкарика с военной кафедры, что «отважно прошёл военные сборы»: «А вот у нас в армии так было…». Да-а-а, он был в этот момент по настоящему жалок, а глупые слова, вылетевшие из уст этого заморыша (и притом офицера запаса) заставили устыдиться всех нас – студентиков, которым выпало счастье месяцем полукурортного времяпровождения откупиться от двух кошмарных лет регулярного мордобоя и неизбежного отупения.

Добирались мы до части, где нам предстояло познать на своей нежной шкурке все прелести сурового солдатского быта, аж двумя поездами, да одним автобусом, словно заметая следы от возможных иностранных шпионов, жаждущих проникнуть в секреты расположения стратегических радиолокационных станций.

Кстати, на военной этой самой кафедре у нас имела место быть такая маразматическая затея, как «секретный чемоданчик». Он представлял собою монструозный короб очень советского дизайна, где под страхом расстреляния бережно хранились наши тетрадки и пособия «такой невероятной важности», что избирался даже специально обученный человек, который обязан был сей чемодан принимать на руки каждое утро занятий. А после всё это «таинство» запаковать и сдать под роспись в не менее секретную комнату.

Этим «специальным» человеком был я. Дело в том, что очень быстро ваш покорный слуга просёк, что каких-то серьёзных забот с этим трогательным ритуалом у меня не возникнет, а вот червонец в месяц, что полагался к нищенской нашей «степухе» за эту почётную миссию, можно будет с толком поменять на заветные японские кассеты с различным «рокенролом». Записывались же они, вожделенные кассетки в подозрительных «шарашках», что гордо именовались «студиями звукозаписи».

Но вершиной советского военного, так сказать, маразма была подписка о неразглашении секретнейших сведений, кои поведают нам наши мудрые преподаватели по теме этих вот самых РЛС – пресловутых радиолокационных станций. Всё «секретное» дело было в том, что те РЛС, которые мы прилежно «якобы изучали», были сняты с производства лет сто назад, и тайные сведения о них могли заинтересовать лишь только какого-нибудь совсем уж слабоумного агента империализма. Но даже, если бы сакральные откровения про эти загадочные механизмы были и вправду актуальными, то и в этом случае любопытным шпионам пришлось бы отчаливать до вражеского дому не солоно хлебавши – никто и никогда ничего не учил, и ни бельмеса не понимал на этих «боевых» парах. Мы лишь чутко дремали всем героическим расчётом под мерное «бу-бу-бу» сурового офицера-препода.

Примерно минуты через две после ленивой загрузки личного состава в поезд, ко мне подошел Андрюха Варкентин, крепкий и весёлый малый, и, протянув открытую бутылку пива, по-отечески молвил: «Держи! Отрывайся пока можно, скоро у тебя этого не будет…». Вняв сему неглупому совету, я взалкал напитка и понеслась… Отчаянно доставалось всё, что было «на всякий случай» припасено перед армейским десантом – пивко, водочка, «бормотушка», шампань, чистый и уже заботливо разбавленный спирт, ну и немного немудрёной провизии, так, что называется, «к столу»: прославленные плавленые сырки «Волна», пошлые варёные яйца и разносортная колбаса, поглотившая своим навязчивым духом все запахи целого поезда. К вечеру будущие офицеры были пьяны настолько, что могли уже считаться по праву офицерами действующими. Были педантично разбиты все окна в обоих тамбурах, и худо стало многим там же, а посему пол в тамбурах представлял собой зрелище просто апокалипсическое.

Наутро наш родной подполковник Меженин с убийственным хладнокровием выслушивал надрывные крики шокированной адскими метаморфозами проводницы: «Да что же это такое?!!

Да кто же за это заплатит?!! Я это так не оставлю, вы мне всё возместите!!! Какой номер вашей части?!! Откуда следуете, я вас спрашиваю?!!». Ледяные глаза бывалого офицера были по-прежнему бесстрастны, и лишь уголки его упрямо сжатых тонких губ чуть выдавали жестокую усмешку. Так, совершенно преспокойно, он дождался полной выгрузки похмельного и опухшего «социалистического студенчества» под страшный вой и безумные рыдания бедной проводницы, и, не проронив ни слова, с достоинством отправился за нами, замыкая наше нестройное и нетвёрдое шествие. К чести его, он не издал ни звука по поводу сего малопривлекательного инцидента и ни разу не упрекнул нас – двуногих животных за скотоподобное поведение.

Как вы уже понимаете, бодун по прибытии в часть был совершенно бронебойного качества, и естественный интеллигентский страх перед месячной, пусть детской, но всё-таки службой, увеличился многократно. Дрожащие от холода, голода и адского похмелья, мы были согнаны и построены перед местным усатым и сипатым майором, который абсолютно без приветствия начал знакомство с нами самыми первыми нежными словами: «Товарищи курсанты, бл…ть, ну чё за ху…ня?». Ну и так далее, когда непарламентарные выражения не имеют конкретного смысла, а лишь выражают сложное эмоциональное состояние утомлённого скукой русского офицера.

В трогательной вступительной беседе он всё же дал некоторые ценные советы и практические рекомендации по несению службы в этой «необычной» части. К примеру, помимо прочего было высказано такое милое предупреждение перед первым отбоем: спать ночью всем никак нельзя – сапоги и обмундирование тут же спи…дять солдатики и немедленно обменяют на наркоту. Так мы «случайно» выяснили, каков контингент наших будущих бравых сослуживцев и настроение стало ещё более приподнятым.

Что было тут неплохого – нас не били. Проживали мы, будущая «вшивая интеллигенция», в одной казарме с «реальными» военнослужащими срочной службы. Правда, опасаясь антагонистических «непоняток», мудрые офицеры расселили нас по одной стеночке, а напротив располагались законные «салаги», «черпаки» и «дедушки».

Не знаю уж отчего, но опасные «дедули» нас не трогали, возможно, скорое присвоение громких званий «летёх» запаса придавало нам некоей сакральной неприкосновенности. С нами заводились неспешные беседы за жизнь и сыпались дичайшие откровенности, вроде той, что сообщил воровской внешности щуплый, но агрессивный «дедушка».

Явный бывший гопник и какой-то, ну, просто «полузэк», он «душевно» поведал о прежнем своём многотрудном житии. Проходил «среднее необязательное» обучение он, как ни парадоксально, в музыкальном училище, и действительно, поигрывал понемножку на всём от барабана до гитары. Но параллельно музыкального парнишку сильно увлекал криминальный флёр, и условные сроки не заставили себя долго ждать. Основной инструмент этого странного существа был гобой (!), и он с беззаботным шизофреническим смехом открылся нам, что сначала потерял трости от него, «а потом и сам гобой прое…ал».