А ещё она мило доложила, что никаких претензий к советской власти не имеет, что нехарактерно, согласитесь, для наших утомительных «страдальцев-эмигрантов». Что выпустили её совершенно запросто, как в сказке, и даже старенькая ёе мама гостила в стране карнавалов аж шесть раз по полгода.

И потом как-то одновременно легко и страшно сообщила, что шесть месяцев назад у неё умер муж… «Мне так удивительно» – говорила она как-то странно, даже не печально, а совершенно опустошённо – без сомнения, это была её огромная и светлая любовь, – «Что я ставлю теперь свечки за упокой мамы, папы и… за мужа». Он стремительно умер в самолете от неожиданного инфаркта, никогда серьёзно не болев, на семьдесят втором году жизни, вот так…

«А я вот не боюсь стареть» – продолжала щебетать моя новая очаровательная знакомая, – «Здесь в нынешней России по людям сразу видно, как это их пугает, а мне вот шестьдесят шесть (!), и старюсь я абсолютно легко и спокойно».

Она два раза рассеянно снимала деньги с карты, напротив в шумном ГУМЕ, и легонько упорхнула, унося в местном нелепом «фирменном» пакете заливистого нашего Полада Бюль-Бюль Оглы и почему-то сентиментального «ихнего» Фаусто Папетти. И ещё, я так на это надеюсь, моё искренне сочувствие… Я ведь, каюсь, еле сдерживал непрошенные слёзы, когда заворожённо слушал её, а вы ещё говорите, что я – старый ворчливый циник. Жизнь, рассказанная за пять минут, что может быть прекрасней…

Ну чего, пока что по этой щекотливой теме всё. Но ведь тяжкие испытания Даром Доверия не могут не продолжаться – и вот уже кто-то снова таинственно входит ко мне в мой Маленький Магазинчик Ужасов…

Моя милая бабушка никогда особо не нажимала на алкоголь. Что само по себе, наверное, и нормально, и даже гармонично, поскольку таким образом поддерживался хрупкий баланс в противовес обоим моим убеждённо пьющим дедулям. Разве что так, могла влёгкую выпить полстаканчика древнего египетского напитка, а проще говоря, пивка, и то, если мы её иногда угощали.

Сразу же после приёма внутрь «культового и прославленного» она несколько картинно ужасалась волшебной силе опьянения: «Ой-ой-ой, какое пьяное, сразу в голову вступило!». Она была уже очень-очень старенькая, выпивала крайне редко, а поэтому и вправду быстро хмелела от такой ничтожной дозы. И каждый раз трогательно изумлялась, как сильно и скоро лукавый хмель оказывал своё сказочное действие.

А мы все, её разношёрстные дети и внуки, пряча хитрые улыбки, переглядывались, ожидая сакральной фразы. И действительно, обязательно и неизменно она, лучшая бабушка на свете, приговаривала чуть позже: «Дед ваш мне всегда говорил – пей, Александра Николавна, помру, никто тебе не поднесёт…». Господи, как же грустно всё это… Но мы ей всегда подносили, видит Бог!

А ведь это же было! Было, когда я, уже сильно великовозрастный, шустро бегал по магазину, что на улице Тверской, эдаким удалым продавцом. Такое вот моё изрядно припозднившееся «студенчество» – ведь общался я там с чокнутыми ребятами и девчатами намного младше себя, и мне безумно это нравилось. Я и сам становился лет на десять моложе, и то, что я до преклонных лет имею весьма инфантильную внешность, заслуга и этих славных дней, и шального «молодняка», который я так любил.

Как-то, по обыкновению, я пытался слиться с местным музыкальным антуражем, дабы нудные покупатели не донимали молодящегося философа-невидимку. И увидел, как ко мне приближается блаженный малый с причёской аля «Курт Кобейн» и огромными голубыми глазищами. Это был Валька. Мой будущий закадычный кореш и «старпёр на вырост».

Был он наш, дремучий советский меломан, хоть и по годам совершенно не из нашего «поколенья злых». Кто перед ним, он тоже просёк моментально, и вековая дружба завязалась в одну секунду.

Таких хулиганов, матершинников и шутников на гране фола Мать-Земля до него ещё не рождала. При его внешности красавчика-сердцееда внутри него сидел такой опасный чертёнок, что порой просто жутко было от той дичи, что сочинялась в его лукавом сознании! Ну и я был тоже не промах в средневековых грубостях и фривольных зарисовках. Одним словом, мы оба были в восхищении друг от друга – эдакие субтильные варианты панков Гаргантюа и Пантагрюэля.

Валюшка мог так филигранно спародировать любое создание на планете, что такой уж пустой предмет, как просто человечек… Это было для него уже даже скучно.

«Коммерческая» карьера хулигана Вальки, прямо скажем, задалась, и он безропотно принял на свои плечи нелёгкий крест администратора зала. Так вот у него, в охваченном отеческой заботой подчинении, трудился некий паренёк, который так уж любил выпить, что приходил на службу через раз, а опоздания на «пару часиков» были и вовсе детской шалостью.

И вот в один из особо тяжких похмельных «подъёмов» он объявил обременённому монаршею властью Вальке о своём торжественном уходе. Сам я при этом не присутствовал, но гениальный Валюшка так достоверно передал суть причины «безвременного» ухода и степень отчаянья этого индивида, что я, как будто сам видел сию драматическую картину.

На высокой истеричной ноте Валька голосил за вышедшего в тираж преданного поклонника Бахуса: «Ну не напиваюсь я, ну, ну, не напиваюсь! С таким графиком невозможно жить, совершенно невозможно! Ну не напиваюсь я, не напиваюсь!».

Так и радуем мы друг друга, часами хохоча над чушью, которую вдохновенно несём, наполняя, так сказать, мир светом, да вселенную радостью. Два странных шута… Но наверное, и такие для чего-то нужны… Валюшк, дорогой, а ты сам-то как думаешь?

Тёплое всё-таки местечко досталось мне в качестве почётной трудовой обязанности – сижу возле Кремля, ваяю «доброе и вечное». А, в общем, ни много ни мало, а как-никак пишу «роман»! И в то же время вроде бы нахожусь на работке – усердно отдаю долг труженика-стахановца. На благо, так сказать, великой России и её богоносца-народа.

Можно и спеть, если душа просит, ведь нежная подруга моя, родная моя гитара всегда под рукой. Правда, развесёлые мои дружки ди-джеи, что живут этажом выше, не дают впасть в самолюбование, заслышал мои истошные вокализы. Не знаю уж, в чём тут дело – в моей своеобразной дикции или в особенной акустике помещения, но всякий раз дерзкие слова моих песенок слышатся им в каком-то трансформированном и даже сюрреалистическом ключе.

Ну, Бог с ним, довольно специфический припев саркастической песни «Бэки в кабаке» они могли еще ошибочно интерпретировать, как забавно-бредовое «Бэтмен в кабаке», но этот фонетический мираж…

Имеется у меня одна «композиция», как очень любят штампованно «краснобаить» диск-жокеи на радио и танцульках, где не самый привлекательный персонаж умиляется собственному сытому благополучию: «Мои три ларёчка стоят на морозе!». Ну хорошо, фразочка, возможно, тоже из «заковыристых», но услышать в ней «и в каждом лоточке сидят колобочки» – это уже из разряда: «А-а-а, а я понял-понял, вы все тут «на этом» сидите!». Какой-то просто наркоманский глюч по глубокой укурке…

И каждая «свежеприготовленная» от «композитора Игоряна» сопровождается безумным смехом, поскольку в ней вновь местные «резиденты» увидели диковинный словесный пируэт. Ну вот что мне сказать им, любимым моим подонкам, когда моя мрачная героиновая баллада «Друг семьи» легко превращается в грязную панкуху из «семидесятых» – «Труп свиньи»?!!

Но сейчас дружный гогот раздаётся не в мою славу «сонграйтера», а просто наш Андрюха, очень похоже имитируя кассиршу из родной «беляшной», гениально голосит: «Два по сто, забираем водочку, забираем!». Ох, ещё один пьяный день… В тёплом лоточке с «колобочками».

Особенно пытливый читатель задастся вполне естественным вопросом: «А почему в книге так немного «захватывающе-эротического?». А и действительно, почему? Ведь в жизни любого «разностороннего» человека сексуальная сфера занимает такое неприлично высокое место, что весьма странно, почему в сиих повествованиях я такой непорочный монах.