Только настоящие, «в законе» советские люди, вроде меня, запросто могут обходиться бесконечным цитированием пары десятков до дыр засмотренных наивных шедевров нашего кино. Просто какое-то поколение Эллочек-людоедок, честное слово. Доходит порою до сладкого маразматического бреда, каюсь…

На одной из тысяч «алкогольных» репетиций в руки сроду не видавшего сытой, капиталистической жизни вашего покорного слуги попадает настоящий, напыщенный, словно миллионер на рауте, «телекастер». Это гитарка такая, для тех, кто не в курсе, дорогая, культовая и недосягаемая, как бюст бойкой певицы Сабрины.

Долго и расточительно расходуя драгоценное репетиционное время, я выпиливаю на сияющем волшебством сокровище звуки, которые, видимо, должны были напомнить звучание «божественного» Эрика Клэптона. «Собравшиеся творить нетленное» терпеливо ждут минут пятнадцать, а потом твёрдо требуют оставить ни в чём не повинный благородный инструмент в покое.

Я же неожиданно для себя отвечаю адаптированной одесской получастушкой из «на все времена» кинофильма «Мы из джаза»: «А я не уберу свой телекастер, а я не уберу свой телекастер, а я не уберу, а я не уберу, а я не уберу свой телекастер!». Там, на экране, правда, исполняется босяцкое «а я не уберу свой чемоданчик», но безумие эталонного советского, к месту и не очень, цитирования, налицо.

Дорогая моя столица, дорогие её игрушки… Как ни крути, а центр Москвы, где я восседаю «царь во дворца» идиотиком Боратом – местечко бойкое, и чего-чего, а недостатка в «живом» материале для своей «книжки-раскраске» я никогда не испытывал. Каждый новый денёк щедро приносит впечатление одно другого забавнее.

Один крайне чудной дядька заглянул ко мне в лавку и неожиданно доверчиво рассказал историю про то, как он, отбывая срок в горячо любимой всеми нами армии, постоянно и жутко хотел есть, и за праздничную жратву и несколько плиток шоколада, которые полагались только элитным лётчикам, как «офицерский доппаёк», согласился подменить захворавшего барабанщика в солдатском оркестре. Хотя (маленькая такая, незначительная ремарка) за ударной установкой никогда в «немузыкальной» своей жизни он не сидел!

Времени хотя бы на одну формальную, «для галочки» репетицию катастрофически не было. «Новобранца» успокаивающе похлопывали по плечу, мол, ничё, «брат-шумовик», одни стандарты-то и лабаем, ты ж мигом на слух сообразишь, «который Эллингтон к какому Стингу».

Чегой-то там затейливо и не без экспрессии, а «голь гуслярская» на выдумку хитра, он еле-еле прогремел и прозвенел. Одним словом, как у нас, «бывалых артистов» говорится, «мимо нот, зато неритмично»…

Все без исключения музыканты боевого оркестра и даже некоторые «продвинутые» зрители были шокированы «новаторским» исполнением измученного голодом солдатика. Но настолько он, сердешный, нахально провернул всю эту комедию, что даже и оскорблённые «лабухи» и буйное начальство его простили… И даже милосердно накормили с шоколадкой на десерт, восхищённые его обаятельным простодушным враньём и солдатской смекалкой!

Я, улыбаясь, смотрел на него и, конечно же, понимал, что этот смешной дядька, несмотря на безжалостные годы, явно его потрепавшие, остался тем же до смеху непосредственным пацаном. И он, этот маленький трогательный мужичок, тоже поглядывал на меня почему-то смущённым и умилительным взглядом.

Как бы и мне научиться вашей всепоглощающей страсти, что играючи переворачивает мир… Чтобы вот так же, за желанную шоколадную плитку «почти из Швейцарии» беспечно сигануть куда угодно, да хоть и в неизведанные ударники, и пусть даже пока это будут лишь «ударники социалистического труда»!

Неторопливо описывая происходящее за окном моего винилового лабаза, я чувствую себя просто каким-то трепетным художником на пленере. А наблюдаю я торжественную картину трудового подъёма и вершин производственного духа. Проще говоря, работяги-экскаваторщики разбивают асфальт и роют вечную свою траншею.

Один из усердствующих «недогегемонов» надсадно и сипло орёт другому: «Подыми ковш!». В ответ же ему слышится дивное: «Ты чё, сука! Х…ли ты орёшь?! Ты чё мне, бл…ть, бригадир?!!». Вот такая славная, несколько простоватая, но оживлённая трудовая беседа.

Представитель гордого племени пролетариата, что принципиально не признавал подобного неуважения к субординации, был настолько вульгарно высокоголос, что мог бы в совковой «восьмидесяшной» хеви-металлической группе запросто рулить на вокале. И вот этот самый адепт вокальной манеры Владимира Бажина истеричным фальцетом (на который, впрочем, уже и внимания никто не обращал – привычное дело) заставлял третьего, совсем уж забитого трудягу чистить стекло экскаватора грязной рукавицей. Что тот и делал, малахольно размазывая грязь по стеклу.

Думаю, что эта очередная дурацкая зарисовка немного не тянет на пламенную передовицу «Правды», но для альтернативного матерного, эдакого диссидентского номера «Крокодила», полагаю, сгодится!

И ещё… Позволю себе крохотный и малодушный постскриптум, напомнив для начала, что всё это дурное шапито происходит на фоне символа «всевластья» – гордого Кремля. И вот я в философском полузабытьи заворожённо смотрю сквозь витрину своей игрушечной лавки на «драму власти и народа» и тоже страстно желаю выпить прямо сейчас, в середине дня, как эти свободные, как пташки Божьи, «отчаянные трудяги»…

Что-то вновь я «ощутил потребность творить» в совсем уж малой форме, ну так, «слегка» и «понемногу», как пушкинский Онегин.

А посему, любезные, встречаем! Ещё одна миниатюра вашему, надеюсь, чрезвычайно благосклонному вниманию! И предупреждаю заранее, что потом, быть может, появится из космической пустоты ещё одна крохотная игривая главка, если неизвестный мой читатель не слишком уж активно против!

Итак, снова в родимый мой «виниловый» (куда ж ещё-то) забрели позитивный такой папашка лет сорока пяти с семилетним, навскидку, шустрым сынишкой. Папаша ласковым взором осматривает местную ностальгическую музыку и с мягким умилением и даже тайною слезой испрашивает то Nazareth, то Slade, в общем, однозначно и очевидно, что милейший человек этот наш, безусловно «старпёрский».

Бойкий и очень обаятельный мальчишка обнаруживает знакомые названия и обложки и радостно выкрикивает: «Папа, смотри – T. Rex, папа, а это твоя любимая группа – Queen!!!». Обоим невероятно приятно: отцу, что сынок знает музыку его рокерской юности, а сыну, что он угодил отцу, да и вообще, похоже, что милое дитя небезразлично к немодному теперь «хайратому рокешнику». Я, соответственно, тоже крайне умиляюсь от увиденного. Здесь, почти как у Чехова – «все трое были приятно ошеломлены».

Но тут продвинутый в мохнатых дебрях «семидесятых» пацан неожиданно орёт от накатившего счастья: «Папа, папа, гляди – Lady Gaga!». Улыбка медленно сползает с лица растроганного папки, и он смущённым и извиняющимся голосом бормочет, стараясь не смотреть мне в глаза: «Что ты, что ты! Даже имени такого тут не произноси! Даже слов таких вслух не говори!».

Но мираж священной связи поколений не исчезает, а наоборот, усиливается – как всё-таки повезло им говорить на одном языке, чёрт возьми! Т-с-с… А вот о чёрте не будем…

Один мой хороший знакомый, узнав, что мною «ваяется» ни много ни мало, а «цельный романчик», вначале уважительно-снисходительно похвалил меня, а затем дал странный совет: «Напиши-ка лучше роман о дьяволе, а то кому нужны твои лохматые мемуары!». Я призадумался – тема, прямо скажем, была опасная…

Многие самонадеянные и, кстати, весьма прославленные писатели, да и ветреные поэты с легкомысленными музыкантами сильно поплатились за заигрывание с этой тёмной сферой творчества. Но с другой стороны, дерзко написать об этом «запретно-чернокнижном» было бы интересно до жути, а уж о перспективной спекуляции на читательском интересе к такой провокационной стороне бытия и вовсе нечего говорить. Да-а-а, я мог бы продаться миллионным тиражом…