Путь до торгового поселения Корсан занял немногим больше суток. Айя почти все время спала, иногда просыпалась, наблюдала за меняющимся пейзажем, за припускающим снегом, за виднеющимся по левую сторону морем. За тянущимся вдоль дороги лесом и вспаханными полями. На ночь останавливались в небольшой рощице. Разводили костер, запекали в нем картошку и свиные шкварки. Запивали все простоквашей. Дед привычно курил желтую самокрутку. Иногда отпивал из бортхи, что висела у него на поясе. Айе не предлагал. Девушка больше налегала на шкварки и исходящую паром картошку. Каким же вкусным ей казался их поздний ужин.

— Расскажешь? — спросил Шорс, поглаживая бородку и смешно морща кустистые брови.

Айя отрицательно мотнула головой, продолжая ковырять веткой в костре. Одна мысль о нем отдалась болью во всем ее существе. Служанка не хотела портить себе такие редкие мгновения счастья. Старик понятливо кивнул, закрыв на этом тему, что тревожила его уже несколько дней. Он видел, что творилось с несчастной девчонкой, что стала ему как дочь, которой у него никогда не было. Видел и понимал, но помочь был не в силах. Он не знал, кто с ней это делает, а она молчала. Терпела и молчала. Воя ночами на своем чердаке, как побитая собака.

Это полгода назад, когда она только появилась, девчонка показывала свой норов. Сверкала глазищами и огрызалась со всеми. Была полна сил — кровь с молоком. Говорила странно. Все искала путь домой. Дралась даже. Но север жесток. Он не терпит сопротивления. Он ломает и прогибает, как случилось и с ней. Майя быстро поняла — чтобы выжить, нужно молчать и работать. Много работать и всегда молчать. Она видела несколько раз, что бывало со строптивыми или просто оступившимися. Такой участи девушка себе не желала. А местные сразу ее невзлюбили, не приняли. Чувствовали, что она не такая. Что она иная. Чуждая этому месту.

Чужая.

— Деда, я спать.

— Иди. Там еще один плед в корзине. Если озябнешь — доставай.

— А как же ты?

— За меня не волнуйся. Что мне, старому, надо? Я привыкший. А ты кутайся теплее, застудишься, чего доброго.

А глубокой ночью Шорс проснулся от тихих всхлипов. Айя плакала во сне. Дергалась. Звала маму и снова плакала.

А еще старик услышал имя.

Невольно вздрогнул, понимая, что едва ли найдется человек, способный ей помочь.

В Корсане пробыли без малого четыре дня. Шорсу было поручено купить двух молодых кобылиц, несколько дюжин перепелиных яиц и еще кое-что по списку. В лошадях старый конюх разбирался хорошо, знакомых среди торговцев имел много, а потому именно ему и было велено выполнить этот наказ.

Остановились на постоялом дворе у старого, одноглазого товарища Шорса, что наотрез отказался брать с них плату за постой. За это старик принимал с ним на грудь каждый вечер. Слушал известные ему давным-давно военные байки своего захмелевшего друга Дорта. Айя же внимала, широко открыв рот. Очень явно представляла все сражения и похождения доброго хозяина. Хлопала в ладоши в самых эпичных моментах. В общем, была очень благодарным слушателем. За что Дорт расщедрился на десерт в виде запеченного яблока в меду.

Девушка ела сладость и чуть ли не плакала, такой вкусной она ей казалась.

С собой на рынок Шорс ее не брал, велел сидеть в комнате. Айя была только рада. Она спала, ела, ходила в баню с дочкой хозяина. Девчушке было чуть больше пятнадцати, такая же открытая и болтливая. Служанке показалось, что она снова оказалась в параллельной вселенной. От контраста отношения к ней немного штормило.

Парились долго. Втирали в себя какие-то травы, от которых выпала вся растительность на определенных местах. Айя трогала свои гладкие ноги и бессовестно кайфовала от давно забытого ощущения ухода и комфорта. Мазались чем-то вкусно пахнущим, что так и хотелось зачерпнуть содержимое горшка и слопать. Девчонка смеялась, глядя на реакцию Айи. Расчесывала ей волосы, дала небольшую склянку с зеленоватым содержимым. Сказала, что хорошо помогает затягивать ссадины и порезы.

А как-то вечером Шорс вручил Айе несколько серебрушек.

— Что? Зачем? Я не могу! — запротестовала девушка, отказываясь брать монеты.

— Не дури, девка! — прикрикнул старик. — Мне удалось купить скотину дешевле, чем ожидалось и Тойре знать об этом не обязательно. Сходи завтра с Рин, купи себе из одежки чего там надо, а то совсем голая скоро окажешься. И не спорь! Не спорь, говорю!

Не спорить не получилось. Но Шорс задавил несчастную аргументами, и назавтра Айя вместе с хозяйской дочкой обошли несколько торговых палаток. Купили два теплых платья, теплые подштанники и ботиночки с шерстяными носками. Рин уговорила Айю взять теплую тунику и мужские охотничьи штаны. А по возвращении домой подарила ей длинную шаль из овечьей шерсти.

— Сама связала! — гордо заявила девчонка.

Айя долго отнекивалась, стыдилась, отвыкшая от такой щедрости, но в итоге приняла подарок, от всей души поблагодарив зардевшуюся Рин.

В вечер перед отъездом Шорс с Дортом устроили настоящую попойку. Пили, пели и о чем-то оживленно спорили. Другие постояльцы и посетители откровенно потешались, глядя на старых друзей. Айе было тепло. Грело новое платье и ботиночки, грела шаль и отвар из шиповника, грела доброта, с которой к ней отнеслись совершенно незнакомые люди. Уезжать совсем не хотелось. А думать о том, что ждет ее там, за каменным забором замка Шаррихасс, было попросту страшно.

Почти всю обратную дорогу рыдала, ела сложенные в котомку пирожки с капустой и обливалась слезами. Уныло наблюдала за плетущимися за телегой лошадками — белой и гнедой кобылицами. Что недовольно дергали мордами, пытаясь освободиться от веревок. Пустые до того корзины и ящики были теперь наполнены доверху сыром, орешками и яйцами перепелок. В углу — большие плетенные бутили с молодым вином.

Айе тоже одну подарили, меленькую, и баночку с медом.

Чем ближе они подъезжали к дому, тем более пронизывающим становился ветер, и ниже опускалось серое, тяжелое небо. Рыдало вместе с Аей дожем и снегом. Грустило.

— Не реви. Все наладится, — буркнул Шорс.

Айя только кивнула.

В распахнутые ворота их телега въехала ближе к обеду. Быстро закинув покупки и подарки на свой чердак, Айя помогла старику разгрузить повозку. А дальше Шорс повел лошадей в хозяйские конюшни, а служанке велел нести корзинку с яйцами на нижнюю кухню.

Навстречу ей выбежали другие чернавки, уже прослышавшие об их возвращении. Похватали другие ящики и корзины и направились следом.

На нижней кухне царил все тот же полумрак, освещенный плещущим огнем из камина и все та же атмосфера постоянной суеты.

Тетушка Морт тут же завалила Айю поручениями и потекла привычная, набившая оскомину рутина. Словно и не было этой прекрасной недели отдыха.

Возилась на кухне целый день: мыла, скребла и резала. Бегала к колодцу за водой. О господине старалась не думать, надеясь, что за это время он попусту о ней позабыл. Тем более, вид ее тела ему был неприятен. Это давало пусть и призрачную, но надежду, что все и, правда, наладится.

А чуть позже из болтовни других слуг стало известно, что хозяин еще вчера отбыл в Хасарон, следить за размещением прибывающих солдат. Айя выдохнула с нескрываемым облегчением.

— Такой раздражительный был, на всех слуг волком смотрел. И чего не так, спрашивается? И мир в стране и невеста под боком…

Долетали до Айи шепотки слуг с верхнего яруса, когда те проходили мимо.

— Захворал, может?

— Та не. Лично сам всю работу проверял, даже на старую конюшню ходил смотреть, как загоны вычистили. Все поля объехал, даже у прачек был. Про нижнюю кухню вообще молчу! Тойра извелась вся, пытаясь ему угодить. Поделом ей, змее старой.

Весь двор выдохнул, когда господин уехал.

Жизнь потекла в привычном русле.

Целых две недели в душе Айе царил шаткий, но мир. Она привычно работала, проводя свободное время с Шорсом, иногда выходило что-то вроде диалога с Лили, от глаз которой не укрылись новые одежды товарки. Подходили праздники первых дней зимы, которые местные очень любили и активно готовились. Пекли пироги из тыквы и украшали помещения гирляндами из барвинка. Зажигали ароматические свечи. Отовсюду пахло свежей выпечкой и медленным зимним покоем. Снега с каждым днем становилось все больше и больше. Ветер нес его с горных вершин. Укрывал серую землю белым покрывалом, и казалось, что начинается новая жизнь.