Не то, что расплывшиеся в боках коротконогие неповоротливые самки. Но Руане отчего-то нравились именно они. Особенно их длинные изящные морды. Чуткие ноздри, аккуратно утопленные щёчные впадины. Огромные выпуклые блестящие глаза: невероятно красивые и умные.

Быки что — быки вздорные и себе на уме. А у коров манеры поблагородней, чем у большинства высокородных дамочек из господских родов тааров — не говоря уже о слишком раскованных яраниях.

Иногда Руана прибегала сюда лишь для того, чтобы поваляться в соломе рядом с коровами. Прижаться к такой вот степенной фигуристой красотке ухом. Внутри огромного горячего тела ворочалась и дышала сама жизнь. Непобедимая и нескончаемая, как небо.

— Когда потуги, вишь ты, хвост подымается, — продолжала размеренно поучать госпожу Туйка, всё оглаживая и оглаживая разбухший белоснежный бок. — Тут видишь? — мяли её пальцы ложбину меж хребтом и бедром. — Внутрь западает. Это у неё схватки. Ой, до чего ж всё хорошо идёт!

— Отлично вижу, — вежливо поддакнула Руана, проигнорировав тот факт, что её приняли за свою и обратились к таарии на «ты». — Знаешь, что меня больше всего поражает? Гутька бесподобно спокойна. Словно это мы с тобой телиться будем, а не она.

Туйка расхохоталась, замахав на госпожу ладошкой: дескать, брось, не смеши под руку. Тут к Гутьке поскакала девчонка-подросток. Повисла на шее, норовя заставить корову улечься.

— Слезь с неё! — вполголоса, дабы не пугать роженицу, рявкнула скотница. — Зараза! Повисла камнем, так что впору топиться.

— Туйка, давай лучше я, — недовольно проворчала Руана, покинув бадейку.

Решительно пошлёпала к Гутьке, бесстыдно задирая юбку и увязая в снопах.

— Неужто сама? — поражённо пропищала девчонка, уступая место у головы с интересом наблюдавшей за ними коровы.

— Иди уже! — весело фыркнув, приказала Руана.

И провела ладонью по тёплой шершавой морде. По сопящему влажному носу. Руки так и тянулись оглаживать, ласково трепать, похлопывать — лишь бы снова и снова прикасаться к той, что сейчас на её глазах свершит самое обычное чудо.

Гутька улеглась сама, без понуканий: когда захотелось, тогда и опустилась на солому. Руана подсунула ей под морду лишний сноп и переползла ближе к хвосту. Как раз вовремя: показалось белоснежное копытце. Такое чистенькое, такое точёное — будто вырезанное из драгоценного камня.

А через несколько мгновений выскочило и второе: теленок закинул ножку на ножку. Так скрещенными они и выходили, нежно раздвигая материнскую плоть. Скотница ухватилась за них — как показалось Руане — слишком грубо. Но Гутька не возражала.

Туйке было нелегко: она упиралась и кряхтела, помогая телёнку покидать мамкино чрево. Его тёмная влажная мордочка, казалось, намертво приклеилась к выползавшим голяшкам. И вдруг на ней раскрылся огромный чёрный глаз. Прекрасный, как и у мамы. Ещё ушки не вышли, а этот глаз уже осмысленно таращился на скотницу, то и дело помаргивая.

А уж когда показались ушки, дело и вовсе пошло веселей.

— Не вставай! — гаркнула на роженицу Туйка. — Ишь! Чего удумала.

И Гутька покорно кивнула. Умница знала, что вокруг возятся не ради собственного удовольствия: ей помогают, зная в этом деле толк. И всем сердцем желая ей добра.

Наконец, теленок вывалился на солому, окропленный выплеснувшей жидкостью, чуть подкрашенной кровью. Его безвольное мокрое тельце ещё только готовилось шевельнуться, а глазенки уже вовсю зыркали по сторонам.

Скотница отирала его мордаху, залезла пальцами в рот, выбросив оттуда сгустки слизи.

— Кто? Бык? — в нетерпении понукнула её Руана, помогая вытирать передние ножки малыша. — Что пупочек?

Туйка привычно решительным рывком перевернула телёнка на спину:

— Нормально оторвался. Вишь, мальчонка у нас.

— Бычок, — удовлетворённо хмыкнула Руана, продолжая оттирать от слизи дрожащие влажные бока.

Вскоре теленок лежал у белого испятнанного кровью материнского бока. Гутька спокойно и довольно бесцеремонно вылизывала новорожденного. Тот похрюкивал и слегка попинывал мать копытцами. Слабенький и философски взиравший на окружавший его мир.

Туйка раздаивала корову, что-то ворча под нос. А Руана меняла изгвазданную слизью и отошедшими водами подстилку, когда за её спиной раздались отчётливые хлопки. Кто-то кому-то аплодировал — похоже, с издёвкой.

Она покривилась и нехотя обернулась.

— Я впервые дважды ошибся на счёт женщины, — с лёгким укором объявил Викрат Таа-Дайбер, какого-то демона забредя на скотный двор.

И подарил удивлённо хлопавшей глазами Туйке взгляд мужчины, сражённого её красотой в самое сердце. Та — баба не промах и далеко не дура — зарделась, потупилась, как соплюха нецелованная. Будто собственных двоих деток ей подкинули, а не помогли заиметь в жаркой супружеской постели.

— Твой муж гораздо лучше, — весьма серьёзно заявила Руана, не допуская и намёка на шутку.

Туйка опомнилась мгновенно — недаром слывёт умницей. Окинула залётного таара ироничным взглядом бывалой молодухи, отгонявшей от себя блудливых кобелей с тех пор, как на груди проклюнулись пипки.

— Ты мне всё портишь, — не менее серьёзно попрекнул таарию обманутый в своих надеждах бабник.

— Зачем ты пришёл? — раздражённо осведомилась она, бездумно вытирая руки о длинный крестьянский передник.

— Ты неисправимая щеголиха, — попытался отыграться Викрат, демонстративно оглядев её с ног до головы, но вдруг передумал: — Пошли: отец зовёт.

— Твой или мой?

— Твой.

— Тогда пошли, — согласилась Руана, что это серьёзный повод оторвать её от новорожденного.

Ученица

— Госпожа Таа-Нугвор не была госпожой Таа-Нугвор, когда на ней остановился влюбчивый взгляд нашего императора, — как-то скучно, без огонька и попытки заинтриговать слушателей излагал Викрат Таа-Дайбер то, что, по его мнению, Руане полезно знать. — Малышка Сти… Простите, достопочтенная Урпаха. Малышка Стиалора была дочерью весьма уважаемой наставницы сестры нашего императора. Которая слыла бедной, однако неподкупной дамой строгих правил. В коих и воспитала дочь.

— Её невинность с неопытностью и соблазнили бедного императора? — голосом, полным законопослушания и почтения к монарху, уточнила Руана.

Они ехали верхами… верней, тащились на быках, которые при такой скорости умудрялись дрыхнуть. Хотя старый неторопливый битюг был только под кормилицей: она вечно не доверяла легкомысленной молодёжи. А пара иноходцев молодых заговорщиков просто загляденье: за таких скакунов убивают.

Темп каравану задавали пять крытых возов, битком набитых всякой всячиной. Во-первых, и главное: подарками венценосцу от счастливых подданных той провинции, где проживало семейство Таа-Дайбер. Во-вторых, подарки провинции, где находилось поместье Лейгард, представительницей которого впервые за его историю стала женщина.

Императорские подарки — как их принято называть — не являлись актом неблагородного подхалимажа, свойственного плебеям. За неимением в империи налогов для знатных сословий магов — ибо это унизительно — те делали добровольные пожертвования в казну.

Размер и форма пожертвований строго регламентировались. Ты не мог прислать в подарок императору курей и сена. Это добро в изобилие производили его собственные обширные поместья — практически десятая часть империи. Ему в подарок шли только золото, серебро, заморские специи, парча, меха, отменное оружие и прочие дорогие подношения — кто что имел и производил на своих землях.

Затем императорские подарки превращались в подарки императора: он щедро раздавал их в оплату и награду особо отличившимся. Причём, независимо от статуса и положения: в обязанности монарха входят справедливость и щедрость. Здесь главная проблема: избежать позорной ошибки. Не вручить какой-нибудь меч именно тому владетельному таару, что прислал в казну этот самый меч. За подобный «позор» приходилось доплачивать.

Наконец, один из возов целиком состоял из предметов имущества верховного советника Таа-Дайбера. Ибо у того в колоссальной цитадели императора был свой домишко. И его требовалось содержать достойно. Хотя старик Таа-Дайбер — по прозвищу Вездесущий хорь или Вездехорь — слыл человеком скромного образа жизни.