– Знаю. У меня сестра в городе живет. У них с мужем поместье со стороны гор, – призналась Элия, боясь, что её могут сдать стражникам.

– Из благородных, значит. А сбежала чегось?

– Ох, дяденька… – жалостливо вздохнула Элия, придумывая на ходу достойную причину бегства из дома. Помня о слёзоразливе во время пересказа истории о влюблённых, девушка начала: – Сирота я. Сестра, та старше меня намного. Семья у неё, деток семеро, муж… но то совсем грустно. Когда маменька с папенькой померли – баронесса сотворила обережный знак Всевышнему, мысленно моля о прощении за невинную ложь, – моей опекуншей назначили троюродную сестру отца. У неё, помимо меня, куча племянников разной степени родства, которых она обожает женить и замуж отдавать. Как только я подросла, решила тётушка, что стану хорошей партией старшему из всех. Он вдовец с двумя детьми, и лет ему больше, чем вам. Куда же мне за такого, дяденька?

– А у сестры что? – с явным интересом спросил старший возничий, начавший эмоционально прорастать в историю девочки, переодевшейся мальчиком, чтобы сбежать от ненавистного жениха.

– У её мужа… – стыдливо опустив глазки, пролепетала беглянка. – Кузен у него. У префекта помощником служит. Молодой, красивый, на должности хорошей.

– Ох молодость-молодость… – проворчал дядька и шлёпнул вожжами по крупу одной из лошадей. – Скорее всего, тебя уже ищут, и на воротах стражники могут опознать, но я тебе помогу. Хотел было сказать, чтобы ты самостоятельно через пост проходила, но взявшись помогать, надо делать это до конца. Ежели спросят, назову тебя племянником – сыном сестры младшей. Вряд ли цепляться станут. А в городе ты уж сама. Сможешь?

– Спасибо, дяденька… – поклонилась Элия, держа за узду ослика. – Век вашей доброты не забуду.

– Прощай, де́вица. Будь счастлива, – махнул рукой вслед удаляющейся попутчице возница. Вздохнул, переводя дыхание, и забыл о глупой девке, улизнувшей из дома.

Хорошо быть добрым к посторонним. Сбежала чья-то сосватанная от нежеланного брака, так это беда её опекунов – смотреть лучше надо было. Вот если бы хоть одна из его дочерей такое задумала, вожжами бы отходил до кровавых рубцов, чтобы отца перед людьми не позорила. За косы под венец отволок бы строптивицу, чтобы устои не рушила. В семье его слово – закон. Слезливые истории хороши, чтобы путь сократить, сердце смягчить, а жизнь, она иная. Сказал отец : «Замуж!» – собралась и пошла молча.

Чем ближе к центру подходила Элия, тем плотнее становилась толпа и непонятнее разговоры окружающих её горожан.

– Что, прям на эшафоте будут признания добиваться?

– Да! Я тебе об этом который раз говорю.

– Страсти какие!

– А то! Когда ещё такое увидишь?

– Не ходила бы ты, соседка…

– А шо это?

– Так в тяжести же. Вдруг скинешь?

– С чего бы? Я крови не видела, шо ли? Или как свиней подпаливают?

– Так то свиньи и мёртвые, а то человек и живой.

– Глупости не говори! Иные люди хуже свиней, их не жалко.

– Эй, малец, ты кудась?

– Так тудысь.

– Неча тебе там делать. Домой ступай.

– Ну да-а-а-а… Завтра надо мной все пацаны с улицы смеяться станут, что я спужался и как ссыкло малолетнее дома под мамкину юбку спрятался.

– Хорошо, делай как знаешь. Только потом по ночам от страшных снов не ори. Не дам матери денег, чтобы у знахарки испуг вылила. Ещё больше опозоришься мокрыми штанами.

– Ну, ба-а-ать…

– Домой, я сказал!

Ничего не понимая в этой кутерьме, она ухватила за руку пробегающую мимо девчонку немногим моложе себя.

– Красавица, скажи путнику усталому, что тут у вас происходит? – подражая голосу и интонациям разбитного парня, спросила она.

– Так убивцу поймали, господин. Сегодня на площади будут признания добиваться. Говорят, сам герцог приехал. Ой, чё будет?!

– А убил-то кого? – растеряв весь артистизм, спросила Элия, нормальным голосом, чувствуя, что происходящее касается её напрямую.

– Баронессу Элию дю Лесстион, – глаза девчушки сделались огромными и печальными. – Какая прекрасная чейзита была…

– А убийцу знаешь, как зовут? – дивясь осведомлённости собеседницы, поинтересовалась баронесса.

– Ни то Пар, ни то Пад… Кричал глашатай что-то, но я не разобрала.

– Пак! – охнула Элия и, бросив осла, со всех ног, скользя ужом среди толпы, кинулась к центральной площади, где и стоял эшафот.

Пак никак не мог осознать, что же с ним происходит. Туман, так долго живший в его голове и начавший было истончаться, вновь откуда-то выполз, мешая думать. Мысли, окутанные тёмной дымкой, разбегались, и понять происходящее было почти невозможно.

Вот за что его связали, обвиняя в том, что он убил леди Элию? Ведь это немыслимо! Он же объяснял, откуда кровь на его одежде, но стражники только хохотали над рассказом о кабане. А потом тот человек, что смотрел на него, презрительно кривя рот.

– Заприте, пусть подождёт своей участи. Кувшин воды и поганую бадью поставить не забудьте. Не хватало показывать его герцогу полутрупом в обмоченных штанах.

Закрыли в подвале наедине с непониманием происходящего. Страха не было. Только тоска о том, что, скорее всего, никогда больше он не увидит родного дома, брата, леди Элию. От этого в горле стоял ком, который невозможно было сглотнуть, а глаза разъедали горечью слёзы.

И вдруг голос. Такой нежный, будто ангел с небес позвал:

– Эй, ты здесь?

Поначалу пленник даже подумал, что ему показалось. Но встал, всмотрелся в узкий проём окна и увидел милое девичье лицо.

– Да… – ответил он. От долгого молчания голос был хриплым и едва слышным. А ещё он смог набраться смелости и спросить: – Вы кто?

– Я дочь хозяев поместья, чейзита Адея, а ты кто? – тихим переливом колокольчиков слышался ответ девушки.

Кто он? Бродяга, которого обвиняют в убийстве леди Элии? Бедняк из прибрежной хижины в двух днях пути отсюда? Или… Пленник подошёл поближе к окну и чётко представился полным именем:

– Барон Арпак Грэйский, леди, – потом немного тише добавил: – Только бумага, подтверждающая мой титул, осталась у леди Элии.

– Вы видели Элию? – спросил уже другой голос. Не столь нежный, как первый, но тоже очень взволнованный. – Он жива?

От переживаний мысли в голове у Арпака вновь начали разбегаться, и его объяснения получились путаными:

– Я мясо варил, только соль не нашёл. Хотел было дойти до деревни и там попросить или купить, но тут эти… с копьями налетели. Кричат, что на мне кровь невинной убитой… нет, не так. Невиновно убит…

– Невинно убиенной, – подсказали через окно.

– Да, так они говорили. Я им, что кабан сам виноват и первым напал на нас с леди Элией. Тогда они и вовсе обрадовались и потащили меня сюда. А леди Элия там в пещерке спала. Спужалась она кабана очень.

Парень ещё что-то хотел рассказать, но, услышав сначала лёгкие шаги, быстро удаляющиеся от окна, а потом топот грубых сапог, пробежавших следом, понял, что некому его слушать. Сел на полуразвалившуюся бочку, обхватил голову руками, в надежде, что это поможет мыслям собраться в какое-то решение, и замер.

Пришли за ним через сутки. Только к тому времени на пленника накатило такое безразличие, что он больше не старался доказать свою невиновность, не пытался узнать, где он и что его ждёт. Он просто делал то, что ему говорили: встал, протянул руки, терпеливо дождался. когда его свяжут, спокойно пошёл, окружённый стражниками, по улице города. Его не трогали ни крики горожан, призывающие наказать убийцу за содеянное, ни вид эшафота, возвышающегося над площадью, ни полуобнажённый человек в кожаном переднике, поприветствовавший его:

– Добро пожаловать в ад, сынок!