Самый простой и доступный путь к Океану – проплыть между герцогствами Адонским и Ожикским по Грэйе. Это если вы хотите попасть в Соларимский залив, откуда можно уплыть на одном из кораблей к желанной цели.

Но бывает в жизни такое, что подхватит бурный поток пловца и понесёт бессильной щепкой, выгнав на стремнину, не учитывая ни прежних планов его, ни нынешнего состояния. И кто знает, к какому берегу прибьёт бедолагу…

Интерлюдия первая

Едва когтистые лапы коснулись просторной площадки перед лазом в пещеру, как тело громадного, ужасающего своим видом монстра подёрнулось зыбкой рябью, и вот уже стоит, прижавшись к скале, вглядываясь в предвечернее небо над горами, эффектная женщина. Распущенными прядями её жгуче-чёрных волос робко играет ветер, закатное солнце золотит смуглую кожу, но драка этого не замечает. Она ждёт того, кто летит следом, того, кто там, на плитах людского замка, рычал от страсти, того, кто станет отцом её первого птенца.

– Шая, ты стремительна как ласточка! – драк, обернувшись чуть ли не в полёте, быстро шагнул к подруге и протянул резную шкатулку: – Едва догнал, чтобы поблагодарить за твою отзывчивость и нежность.

– Мне показалось, тебе не понравилось… – тонко очерченные брови нахмурились, и, показывая своё недовольство, драка не спешила брать подарок. – Ты бросил меня одну посреди двора и устремился к башне. Что там привлекло твоё внимание?

– Ничего интересного. Просто мне неприятны игрища на глазах у людей. Передай подругам, что это было в последний раз. Мало вам мест для спаривания? Берег Океана, альпийские луга… да хоть бы и моя пещера… – пусть драк и говорил спокойно, но в его голосе уже появились рокочущие нотки раздражения. А ещё он крутил головой, ища место, куда бы поставить ларец, если драка не захочет взять его лично. – Ты не хочешь принять украшение?

Но кто из драков и когда откажется от драгоценностей? Веками собирая в своих сокровищницах монетку к монетке, самоцвет к самоцвету, они безжалостно убьют любого посягнувшего на их богатства и сделают вид, что забыли обиду, если предложена достойная компенсация.

Шая, хоть и была дракой, но во второй ипостаси всё же женщиной, а значит, могла позволить себе и покапризничать, и показать негодование на партнёра.

– Что там? – скрывая хищный блеск глаз густыми ресницами, равнодушно протянула она, ткнув пальчиком в шкатулку.

– Лучшие изумруды королевства. В цвет твоих очей, о прекраснейшая, – драк сделал вид, что не заметил притворства подруги.

После игр, чтобы соблюсти приличия, можно и потерпеть немного. Сейчас отдаст подарок и полетит назад. Драки долго выносить общество себе подобных не могут. Постоянное желание иметь вокруг себя большое пространство, достаточное для взмаха крыльев, заставляет избегать тех, кто на сие пространство может посягнуть. Даже в ипостаси человека это чувство сохраняется.

Шая едва сдержалась, чтобы не открыть ларец и не начать перебирать камни, но овладела собой и вежливо поблагодарила за подарок. Говорят, что Дар не болтлив, но кто знает, как слухи разлетаются. Не хватало ещё чтобы обитатели Драконьего хребта говорили о ней как о несдержанной малолетке, слишком рано решившейся на первый вылет к самцам.

Тем временем солнце скрылось за вершинами, и в наступающих сумерках драк Дар, спрыгнув с уступа, распахнул мощные кожистые крылья, чтобы вернуться в Замок баронов дю Лесстион. У него было ещё одно важное дело.

Вен быстрым шагом спускался по пологой тропе, ведущей к воде, и злым взглядом сверлил спину брата, топающего впереди. Стукнуть бы его тяжёлым веслом по голове и выбить похотливые мысли о Зуле – но сдержался, зная, что дело бесполезное, да ещё и чревато последующим приступом непослушания.

«Послали же боги братца», – вздохнул молодой мужчина. Он очень хорошо помнил тот день, когда родился Пак. Отец увёл его, пятилетнего, на берег, собирать плавник, но он всё равно слышал, как кричала матушка, и видел, как при этом бледнел отец, вытирая пот, хоть и не был тот день жарким. А потом ему показали нечто неприглядное, плотно замотанное в тряпки. Отец, заметив, как перекосилось лицо сына, строго сказал:

– Вен, это твой брат. Запомни на всю жизнь, что роднее мало кто будет. Ты старший, и ты в ответе за него. А то, что он сейчас не шибко красив – так все люди такими рождаются: красными, сморщенными, беззубыми. Подожди малость, подрастёт мальчишка, и вы с ним много славных дел сотворите.

Так и получилось. Братишка хвостом бегал за Веном, делился редкими угощениями, которых младшему перепадало чуть-чуть больше и чаще, слушался без капризов и возражений, старательно подражая во всём старшему брату. А потом пришла беда.

Никто не знает, откуда берутся поветрия, как выбирают свои жертвы и почему одни выживают, а другие уходят за грань. Несмотря на то, что хижина отца стояла вдали от деревни, «красный жар» дотянулся и до них. Вену в тот год исполнилось десять лет, и он уже считал себя вполне взрослым. Может быть, поэтому и не тронула его зараза, отыгравшись на младшем.

Пак болел тяжело и долго, выздоравливал медленно, а когда поднялся, то все поняли, что умереть ему было бы лучше. Крепкое тело и слабый ум. Хорошо хоть не злой, а то совсем плохо было бы. И по-прежнему, как в детстве, любит и слушается старшего брата. Слушался… до недавнего времени.

Родители братьев погибли три года назад, попав под грязевой поток, что вдруг сорвался с горы после продолжительных обильных дождей, в то время, когда мать с отцом собирали на берегу принесённый рекой плавник. Сель перемолол камнями их тела и утащил в воду на глазах Вена, который в это время был на другом краю пляжа, считавшимся их местом сбора. Бурное течение, мутная после дождей река… Вен метался вдоль берега, не зная, как помочь родителям; да и некого уже спасать было – тела так и не нашли. Жрец всех богов отслужил в хижине поминовение, принял монетку малую за услугу и уехал на смирном грустном ослике назад в деревню, оставив братьев в скорбном одиночестве.

Вернее, скорбел только Вен. Пак же никак не мог понять своим затемнённым разумом, куда разом исчезли родители. Он с утра до ночи ходил за братом и скулил, словно больная собака:

– Мама? Батя? Где? – не получая вразумительного ответа, принимался плакать, размазывая по лицу слёзы и сопли, и бесконечно повторял одно слово: – Где?

Потерявший терпение Вен брал брата за руку, вёл к бочке с водой, умывал как маленького, вытирал мокрое лицо полотенцем, вышитым по краям матушкой, и скрепя сердце в очередной раз объяснял:

– Маму и батю добрые боги забрали на небо. Им там хорошо, поэтому не надо плакать. Ты меня понял, брат?

Пак расплывался в улыбке. Он понимал, что такое хорошо. Коли хорошо, то плакать не надо. Хватало этого дней на пять-семь, а потом начиналось заново:

– Мама? Батя? Где?

Правда, чем больше времени проходило со дня смерти родителей, тем бередящие душу вопросы задавались реже, да и слёз становилось меньше.

Вот только Вену легче не становилось. Думалось, мог он что-то такое сделать, чтобы спасти родителей. Мог, но не сделал. И от этого накатывала такая тоска, что хоть с любой из скал, тянущихся вдоль берега, головой вниз сигай. Только Пак останавливал – не выживет один. Как дитя беспомощный. Месяца три назад, томимый мрачными мыслями, забрёл парень на утёс, что выдвинулся над бездонным омутом, и ахнул. С тропинки заметил девушку, стоящую на самом краю и готовую сделать тот самый роковой шаг, о котором сам столько думал. По обречённому виду бедняжки было понятно, что нет у неё причины жить дальше. Понимая, что если окликнет, только хуже сделает, метнулся и успел в последний момент ухватить за косу, что толстой плетёнкой вилась вдоль спины.