В то же время отчет коронера свидетельствует, что в ее крови не обнаружили присутствие алкоголя. (Коронер, однако, установил некоторые нарушения работы поджелудочной железы, свидетельствующие о злоупотреблении алкоголем.) Врачи, хорошо знакомые со случаями самоубийства, подтвердили, что Джин могла утопиться намеренно, например, поужинав и приняв барбитураты, чтобы вызвать у себя сонливость, а затем отключить сознание путем приема хлоралгидрата, стоя на коленях и наклонившись над ванной. При достаточно высокой дозе хлоралгидрата ее голова опустилась бы в воду, и Джин умерла бы от удушья, не приходя в сознание. «Психологическое вскрытие» рисует портрет функционально развитого человека, переживавшего «депрессивную фазу маниакально-депрессивного психоза». Работая в больнице психиатром, Джин имела свободный доступ к мощным успокаивающим средствам, в том числе к хлоралгидрату. С другой стороны, как заметил один ознакомленный с отчетом коронера врач: «Если вы хитры и хотите кого-то убить, это самый верный способ».

Некоторые исследователи, а также брат Джин, доктор Хью Тэтлок, продолжали изучать странную природу гибели Джин. В 1975 году, когда были рассекречены материалы комиссии Черча сената США о планах ЦРУ по убийству неугодных лиц, их подозрения относительно суицида еще более обострились. Одним из главных свидетелей выступил не кто иной, как вездесущий Борис Паш, не только стоявший за подслушиванием телефонных разговоров Джин, но и предлагавший допросить Ломаница, Бома и Фридмана «на русский манер» и утопить их трупы в море.

Паш с 1949-го до конца 1952 года служил начальником седьмого отдела программ ЦРУ (PB/7) — отдела специальных операций в составе Управления политической координации, секретной службы внутри ЦРУ. Начальник Паша, директор Управления политической координации, рассказал сенатским следователям, что седьмой отдел под руководством полковника Паша отвечал за организацию убийств, похищений и прочих «спецопераций». Паш отрицал свою ответственность за убийства, но признавал, что у других сотрудников ЦРУ «естественно, могло возникнуть впечатление, будто мой отдел планирует их». Бывший офицер ЦРУ Э. Говард Хант-младший в интервью «Нью-Йорк таймс» 26 декабря 1975 года сообщил, что в середине 1950-х годов узнал от своего начальства об ответственности Бориса Т. Паша, руководителя специальных операций, за «ликвидацию двойных агентов и аналогичных сошек…».

Несмотря на утверждения ЦРУ, что в их архивах нет связанных с убийствами документов, сенатская комиссия сделала вывод, что на отдел Паша действительно была возложена «ответственность за убийства и похищения». Например, есть документальное свидетельство, что, работая в Управлении технических служб ЦРУ, Паш в начале 1960-х годов участвовал в попытке изготовления отравленных сигар с целью убийства Фиделя Кастро.

Совершенно очевидно, что полковник Борис Паш, закоренелый борец с большевизмом и офицер контрразведки, обладал всеми необходимыми качествами персонажа убийцы из шпионского романа времен холодной войны. Но, несмотря на его цветистую биографию, ни один человек не дал свидетельских показаний, связывающих его со смертью Тэтлок. Более того — к январю 1944 года Паш уже находился в Лондоне. Предсмертная записка Джин без подписи с упоминанием «парализованной души» указывает на то, что она лишила себя жизни сама. Оппенгеймер тоже никогда не считал, что ее убили. 

Лос-Аламос всегда был исключением из правил. Здесь практически не было людей старше пятидесяти, средний возраст составлял всего лишь двадцать пять лет. «Среди нас не было инвалидов, родственников мужей и жен, безработных, праздных богачей и нищих», — писала в мемуарах Бернис Броде. В водительских правах стояли цифры вместо имен. Адрес — п/я 1663. За колючей проволокой, под защитой и при поддержке армии Лос-Аламос постепенно превращался в автономную научную общину. Рут Маршак запомнила, как, приехав в Лос-Аламос, почувствовала, «будто за нами закрылась огромная дверь. Знакомый мир друзей и родственников потерял для меня реальность».

В первую зиму 1943–1944 года снег выпал рано и лежал до поздней весны. «В Пуэбло лишь древние старики видели, — писал местный долгожитель, — чтобы столько снега покрывало землю так много недель». Иногда по утрам температура воздуха падала ниже нуля и долину внизу заволакивал густой туман. Суровость зимы, однако, еще больше подчеркивала природную красоту плоскогорья и примиряла сорванных с места городских жителей с этим странным, мистическим ландшафтом. Некоторые обитатели Лос-Аламоса продолжали кататься на лыжах до самого мая. Когда снег наконец растаял, напоенное влагой плато разукрасили цветы калохортуса и прочих диких растений. Весной и летом почти ежедневно из-за гор наползали тучи, чтобы к вечеру на час или два разразиться картинной грозой, приносящей прохладу. На ветвях среди весенней зелени тополей, окружавших Лос-Аламос, сидели стаи лазурных птиц, юнко и тауи. «Мы приучились наблюдать за снегом на пиках Сангре и высматривать оленей в каньоне Уотер, — писал потом Фил Моррисон с лирическим восторгом, передававшим чувство эмоциональной привязанности к этому краю, характерное для многих жителей поселка. — На мезе и в долине мы обнаружили древнюю и странную культуру, там жили наши соседи, люди индейских поселений, а в каньоне Отови имелись пещеры со следами других людей, искавших воду на иссушенной земле».

Лос-Аламос являлся военной базой, но в то же время во многом походил на горный курорт. Накануне приезда туда Роберт Уилсон прочитал «Волшебную гору» Томаса Манна, и подчас ему казалось, что он перенесся в описанный в книге волшебный край. «Мы жили в золотое время, — говорил английский физик Джеймс Так. — Здесь, в Лос-Аламосе, я обнаружил дух Афин, Платона, идеального государства». Это был «остров в небе»[21] или, по выражению новоприбывших, Шангри-Ла.

Жителей за несколько месяцев объединил общинный дух, и многие жены приписывали эту заслугу Оппенгеймеру. С самого начала, как дань принципу демократии прямого участия, он учредил муниципальный совет. Потом членов совета начали избирать, и, хотя орган не имел формальных властных полномочий, он все же регулярно проводил заседания, помогая Оппи следить за нуждами общины. Заседания совета служили громоотводом для жалоб на качество армейских пайков, жилищные условия и штрафы за стоянку в неположенном месте. К концу 1943 года Лос-Аламос обзавелся собственной маломощной радиостанцией, передававшей новости, общественные объявления и музыку — отчасти из личных обширных запасов классики Оппенгеймера. Этими мелочами Оппи давал понять, что понимает и ценит всеобщие жертвы. Несмотря на ограниченность личного пространства, спартанские условия и перебои с водой, молоком и даже электроэнергией, он заражал других своим шутливым, неунывающим духом. «В вашем доме живут одни сумасшедшие, — как-то раз Оппи сказал Бернис Броде, — так что вы прекрасно уживетесь». (Чета Броде жила в квартире над Сирилом и Элис Кимбалл Смитами, а также Эдвардом и Мичи Теллерами.) Когда местный театр поставил пьесу Джозефа Кесселринга «Мышьяк и старые кружева», зрители изумились и пришли в восторг, увидев, как на сцену выносят с посыпанной мукой лицом и застывшего, как труп, Оппенгеймера и кладут его на пол рядом с другими «мертвецами». А когда осенью 1943 года от загадочного паралича внезапно умерла молодая женщина, жена одного из руководителей групп, Оппенгеймер первым явился утешить скорбящего супруга.

У себя дома Оппи был главным поваром. Он все еще питал слабость к острым экзотическим блюдам типа наси-горенг, но обычный ужин мог включать в себя стейк, свежую спаржу и картошку с прелюдией из джина-сауэр или мартини. 22 апреля 1943 года Роберт дал на «холме» первый большой прием по случаю своего дня рождения — ему исполнилось тридцать девять лет. Он потчевал гостей самым сухим из всех мартини и деликатесами, хотя с едой случались перебои. «На высоте двух с половиной километров алкоголь действует сильнее, — вспоминал доктор Луис Хемпельман, — поэтому все до одного, даже самые непьющие вроде Раби, набрались под завязку. Все начали отплясывать». Оппи танцевал фокстрот в своей обычной старомодной манере, выставив перед собой руку. Раби всех удивил, достав расческу и сыграв на ней, как на губной гармошке.