«Отвори свою дверь…» Отвори свою дверь, И ограду кругом обойди. Неспокойно теперь, — Не ложись, не засни, подожди. Может быть, в эту ночь И тебя позовёт кто-нибудь. Поспешишь ли помочь? И пойдёшь ли в неведомый путь? Да и можно ли спать? Ты подумай: во тьме, за стеной Станет кто-нибудь звать, Одинокий, усталый, больной. Выходи к воротам И фонарь пред собою неси. Хоть бы сгинул ты сам, Но того, кто взывает, спаси. «Суровый друг, ты недоволен…» Суровый друг, ты недоволен, Что я грустна. Ты молчалив, ты вечно болен, — И я больна. Но не хочу я быть счастливой, Идти к другим. С тобой мне жить в тоске пугливой, С больным и злым. Отвыкла я от жизни шумной И от людей. Мой взор горит тоской безумной, Тоской твоей. Перед тобой в немом томленьи Сгораю я. В твоём печальном заточеньи Вся жизнь моя. Медный змий Возроптали иудеи: «Труден путь наш, долгий путь. Пресмыкаясь, точно змеи, Мы не смеем отдохнуть». В стан усталых иудеев Из неведомой земли Вереницы мудрых змеев Утром медленно ползли. Подымался к небу ропот: «Нет надежд и нет дорог! Или нам наш долгий опыт Недостаточно был строг?» Рано утром, в час восхода, Голодна, тоща и зла, В стан роптавшего народа Рать змеиная ползла. И, раздор меж братьев сея, Говорил крамольник злой: «Мы отвергнем Моисея, Мы воротимся домой». Чешуёй светло-зелёной Шелестя в сухой пыли, По равнине опалённой Змеи медленно ползли. «Здесь в пустыне этой пыльной Мы исчахнем и умрём. О, вернёмся в край обильный, Под хранительный ярём». Вдруг, ужаленный змеёю, Воин пал сторожевой, — И сбегаются толпою На его предсмертный вой. И, скользя между ногами Старцев, жён, детей и дев, Змеи блещут чешуями, Раззевают хищный зев, И вонзают жала с ядом В обнажённые стопы Их враждебно-вещим взглядом Очарованной толпы. Умирали иудеи, — И раскаялись они. «Моисей, нас жалят змеи! — Возопил народ. — Взгляни: Это — кара за роптанье. Умоли за нас Творца, Чтоб Господне наказанье Не свершилось до конца». И, по слову Моисея, Был из меди скован змей, И к столбу прибили змея Остриями трёх гвоздей. Истощили яд свой гости И, шурша в сухой пыли, Обессиленные злости В логовища унесли. Перед медным изваяньем Преклоняется народ, И смиренным покаяньем Милость Божию зовёт. «Твоих немых угроз, суровая природа…» Твоих немых угроз, суровая природа, Никак я не пойму. От чахлой жизни жду блаженного отхода К покою твоему, И каждый день меня к могиле приближает Я каждой ночи рад, Но душу робкую бессмысленно пугает Твой неподвижный взгляд. Лесов таинственных ласкающие сени, Немолчный ропот вод, И неотступные и трепетные тени, И неба вечный свод, — Враждебно всё мечте и чувству человека, И он ведёт с тобой От самых древних лет доныне и до века Непримиримый бой. Но побеждаешь ты, — последнего дыханья Подстерегая час, Огнем томительным напрасного страданья Ты обнимаешь нас. «В поле не видно ни зги…» В поле не видно ни зги. Кто-то зовёт: «Помоги!» Что я могу? Сам я и беден, и мал, Сам я смертельно устал, Как помогу? Кто-то зовёт в тишине: «Брат мой, приблизься ко мне! Легче вдвоём. Если не сможем идти, Вместе умрём на пути, Вместе умрём!» «Опять сияние в лампаде…» Опять сияние в лампаде, Но не могу склонить колен. Ликует Бог в надзвёздном граде, А мой удел — унылый плен. С иконы тёмной безучастно Глаза суровые глядят. Открыт молитвенник напрасно: Молитвы древние молчат, — И пожелтелые страницы, Заветы строгие храня, Как безнадёжные гробницы, Уже не смотрят на меня. |
