«Прильнул он к решётке железной…» Прильнул он к решётке железной Лицом исхудалым и злым. Блистающей, грозною бездной Раскинулось небо над ним. Струилася сырость ночная, О берег плескалась река. Решётку тоскливо сжимая, Горела, дрожала рука. Рвануться вперёд — невозможно, В темнице — и ужас, и мгла… Мечта трепетала тревожно, Но злобы зажечь не могла. «Над безумием шумной столицы…» Над безумием шумной столицы В тёмном небе сияла луна, И далёких светил вереницы, Как виденья прекрасного сна. Но толпа проходила беспечно, И на звёзды никто не глядел, И союз их, вещающий вечно, Безответно и праздно горел. И один лишь скиталец покорный Подымал к ним глаза от земли, Но спасти от погибели чёрной Их вещанья его не могли. «Ты вознеслась, благоухая…» Ты вознеслась, благоухая, Молитва скорбная моя, К дверям таинственного рая, К святым истокам бытия. Как раскалённое кадило, Моя печаль в твоих руках Багровый след свой начертила На безмятежных небесах. Но за возвышенной оградой Была святая тишина, Ни упованьем, ни отрадой Тебя не встретила она. «В бездыханном тумане…» В бездыханном тумане, Из неведомых стран На драконе-обмане Налетел великан. Принахмурились очи, Как бездомная ночь, Но не видно в них мочи Победить, превозмочь. Он громадной рукою Громового меча Не подымет для бою, Не взмахнёт им сплеча. В бездыханном тумане, Из неведомых стран На драконе-обмане Налетел великан. «Забыты вино и веселье…» Забыты вино и веселье, Оставлены латы и меч, — Один он идёт в подземелье, Лампады не хочет зажечь. И дверь заскрипела протяжно, — В неё не входили давно. За дверью и тёмно, и влажно, Высоко и узко окно. Глаза привыкают во мраке, — И вот выступают сквозь мглу Какие-то странные знаки На сводах, стенах и полу. Он долго глядит на сплетенье Непонятых знаков, и ждёт, Что взорам его просветленье Всезрящая смерть принесёт. «Стоит он, жаждой истомлённый…» Стоит он, жаждой истомлённый, Изголодавшийся, больной, — Под виноградною лозой, В ручей по пояс погружённый, И простирает руки он К созревшим гроздьям виноградным, — Но богом мстящим, беспощадным Навек начертан их закон: Бегут они от рук Тантала, И выпрямляется лоза, И свет небес, как блеск металла, Томит молящие глаза… И вот Тантал нагнуться хочет К холодной радостной струе, — Она поет, звенит, хохочет В недостигаемом ручье. И чем он ниже к ней нагнётся, Тем глубже падает она, — И пред устами остаётся Песок обсохнувшего дна. В песок сыпучий и хрустящий Лицом горячим он поник, — И, безответный и хрипящий, Потряс пустыню дикий крик. «Громадный живот…» Громадный живот, Искажённое злобой лицо, Окровавленный рот, А в носу — золотое кольцо. Уродлив и наг, И вся кожа на теле черна, — Он — кудесник и враг, И свирепость его голодна. На широком столбе Он сидит, глядит на меня, И твердит о судьбе, Золотое копьё наклоня. «Сразить не могу, — Говорит, — не пришёл ещё срок. Я тебя стерегу, Не уйдёшь от меня: я жесток. Копьё подыму, Поражу тебя быстрым копьём, И добычу возьму В мой костьми изукрашенный дом». «В весенний день мальчишка злой…» В весенний день мальчишка злой Пронзил ножом кору берёзы, — И капли сока, точно слёзы, Текли прозрачною струёй. Но созидающая сила Ещё изникнуть не спешила Из зеленеющих ветвей, — Они, как прежде, колыхались, И так же нежно улыбались Привету солнечных лучей. «Полдневный сон природы…» Полдневный сон природы И тих, и томен был, — Светло грустили воды, И тёмный лес грустил, И солнце воздвигало Блестящую печаль И грустью обливало Безрадостную даль. |
