Я уплетал за обе щеки гороховый суп и размазывал по свежей кукурузной булке гусиный паштет. Судя по тому, что мне предстоит выполнить, нужно набить желудок поплотнее, да чем-нибудь долгоперевариваемым. Напротив за столом сидел кот. Повязав белую салфетку на манер слюнявчика, Сириус сымитировал из трех когтей левой лапы подобие вилки, а указательный коготок правой использовал в качестве ножа. Ха! И откуда у этого животного такие манеры?

Появился этот котяра у нас сравнительно недавно — где-то с месяц назад, может больше. Его присутствие хоть и вызывало у меня почти аллергическую реакцию, зато в своем, как мне казалось бесполезном, пребывании в звездочетной башне я был не одинок. Да, я не переваривал эту животину, но сейчас мое пищеварение занималось подкопченным ребрышком, поэтому я решил завести разговор:

— Эй, — небрежно обратился я к коту. Сириус не повел и ухом, лишь дернул усами и подцепил коготком маленький кусочек свиной котлеты.

— Эй, кот! — окрикнул я.

— Называй меня-у, пожалуйста, Сир, — ответил усатый, аккуратно промокнув морду салфеткой.

— Ага, слушаюсь и заикаюсь — огрызнулся я, но допрос продолжил: — Неужто ты жил у кого-то из тех дворян-заговорщиков, что совсем королевскую власть не уважают, да всякие насмешливые имена тварям, вроде тебя, дают?

— Сир — это сокращение от Сириус. Что ж тут странного-у? Это, между прочим, признак доверия и дружбы, раз я-у тебе уменьшительно-ласкательным именем себя называть предлагаю, — обиженно проворчал кот.

— Ну да, ну да, — я хихикнул. — Всего лишь сокращать до королевского обращения какое-то собачье имя. Обойдешься.

— Да это не мое-у имя вообще! Я-у своего и не помню вовсе. Это Аль мне-у такое погоняло дал. Действительно, собачье какое-то, — кис печально покачал головой, но потом мечтательно вздохнул: — Зато, как звезду…

М-да! У него, кроме великосветских манер, еще и болезнь звездная. Но манеры меня интересовали больше. Интересно же, где набрался.

— А серьезно, друг мой клетчатый, ты что, раньше в дворянском доме жил?

Сириус возмущенно пошевелил вибриссами и промурчал:

— Видел я-у, котообр-р-разных этих, холеные такие, жирр-р-рненькие. Под хвостом фекалии висят, аки бусы. Мне в пору и обиду на тебя в" Асилий за подобное мяу-сравнение затаить…

Я вспомнил нашего придворного Дермибидона IV и усмехнулся точности описания. Действительно, этот кот был настолько толст и малоподвижен, что скорее походил на пушистую подушку, нежели на что-то немного живое.

— Ну да, — согласился я. — За такое сравнение я и сам бы обиделся. Просто уж очень ты ловко когтями, как столовыми приборами управляешься.

— Ну меня-у-то жизнь изрядно покидала. Многое видеть довело-усь, многому научиться… — кот ностальгически муркнул и, видимо, погрузился в воспоминания. Мне стало любопытно, но расспрашивать казалось ниже моего дворянского достоинства. Однако кис, судя по всему, и сам был не прочь поделиться жизненным опытом. Не снимая салфетки, он запрыгнул на стол, проковылял до меня и сел рядом с лимонным желе. — Вот ты-у, марки-уз, в жизни-то своей недолгой, что видел? Только папенькин особняк, да башню эту кривобокую.

— Ну, почему! — обиделся я. — Меня, между прочим, в четырнадцать лет ко двору представили, даже пажом сделать хотели. Да только я уже тогда понял, что не моя это судьба. Сбежал из родительского дома, сам в Академию отправился.

— Ой, бр-р-рось! Все одно: между столицей да имением. А я, должен тебе заметить, мир повидал. Да-у… — Сириус задумчиво почесал за ухом. — Вот сам подумай, разве я-у обычный кот? Да если бы я-у не был Кото Сапиенс, то мой рассказ звучал бы примерно так: Мур-рррр-рау, мяаа-у-оу, мяа-мя-мяа, фф-ф-ф, ш-ш-ш, пр-р-пр-р, и пр., пр. Хорошо-у, что звезды распорядились иначе, и вместо ограниченного словарного запаса дворовых кошек я-у имею практически человечий. И пусть я-у не Кот в сапогах и не ученый, зато магически одар-р-рен и внешне мордой симпатичен. Грешен, правда, изрядно и блохаст, но что кошкам свойственно, то-у небезобразно, согласись?

Ничего не оставалось, как кивнуть. Его способность к вербальному общению с самого начала меня интересовала. Уж очень хотелось понять, что за заклинания на него наложены. Учитель о таких даже и не рассказывал. Мне казалось, что говорящий кот — это очень круто. Даже его клетчатость, облезлость и наглость за такое простить можно.

Кот удовлетворился моим согласием и заинтересованным взглядом и продолжил:

— Тут ведь дело не только в том, где я-у был и что видел. Тут все в комплексе брать надо. Как звезды расположились с самого моего-у рождения, — я закивал. Как будущий предсказатель я прекрасно понимал, о чем он толкует. Сириус удовлетворенно муркнул, оценив внимание аудитории в лице меня единственного. — М-да-у… чтобы ты-у все понял нужно с самого начала начинать… Ну, ладно. Родился я-у в день великого восстания мышей, против нас — усато-хвостатых. Вам-то, людям, об этом вр-р-ряд ли известно. Простой, надо-у признать, был денек: гнусные мышки пищали от страха, но продолжали подсыпать в наше молоко-у крысиный яд; ну а коты, как обычно, жрали, рожали, гадили и дохли. Моя-у мяу-матушка — жирная лысая египтянка, ходила под себя-у так часто, что родила меня-у раньше срока. Я-у оказался ур-р-родливым слепым недоноском с ярко-выраженным чувством опасности, поэтому сразу же, как только утроба родительницы вычихнула меня-у на белый свет, я-у пополз, — он гордо покосился на меня. Признаться, я не понял, почему именно. Не настолько хорошо я в которождении разбираюсь. Я про деторождение-то только о самой начальной стадии осведомлен. Кис вздохнул, облизнулся, мечтательно воззрился в пространство и заговорил снова: — Пополз, значит, я… да так прытко, что самостоятельно вытянул своих братьев из мамашиного брюха за неуспевшую быть перегрызенной пуповину. В ту же минуту, после того как мы-у, аки птенцы из гнезда, отползли на безопасное расстояние, из ниоткуда возникшие корейские повара растащили нашу матушку на катлетотесы… — ворк! Я покосился на лежавшие в сковороде котлетки, и меня передернуло (кажется, торговец фаршем был узкоглазым). Сириус фыркнул, и я снова обратил внимание на него. Рассказ кота обещал быть долгим. — Я-у же, как старший котобрат, тащил на себе-у гирлянду из четырех слепых уродцев в неизвестном направлении. До той поры, пока не заполз в норку одной сердобольной и о-учень одинокой мышки. Эта добрая серушка нас и вырастила. Тем самым до конца усатых дней моих братьев, нанесла им тяжелую психологическую травму. Потому что они-у до сих пор не могут определиться, кем же являются на самом деле — крысокотами или котокрысами.

— Постой, постой! — замахал я руками. — Ты что же считаешь себя крысой?!

Сириус обиженно фыркнул и посмотрел на меня с откровенным презрением.

— Лично я-у сразу смекнул о своем происхождении, — гордо сообщил он. — Ну и что, что любил тыквенные семечки и вонючие, словно носки пехотинца, сыры. Зато я-у обожаю мышей! Все началось с того, что однажды я-у съел нашу мачеху. Съел и не заметил. Облизался, а несколько часов погодя выкакал ее хвостик и тут же захор-р-ронил его… — он покаянно вздохнул. — Братья мне-у этого так и не простили — выгнали с позором, позабыв, как звать… Впрочем, я и сам не помню… А я-у хоть и во вкус вошел, но и по сей день иногда прихожу на могилку мачехи, дабы помя-унуть сердобольную серушку. Вкусная была-у, однако. Но беды в моей кошачьей судьбе начались после того, как я-у встретил свою первую любовь — корову Га-Гу.

— Корову?! — опешил я.

— Да, и надо-у признать, роковое это увлечение для любого усато-хвостатого. Но я-у ничего не мог с собой поделать, влюбился с первого взгляда. Меня-у покорили ее огромные глаза и мр-р-р-рау… большое вымя. Но у бедолажки крупнорогатой детство тоже не радостное было. Га-Гу вырастили гуси.

— Кто?! — я чуть не подавился. Избыток межвидовых родственных связей плохо укладывался у меня в голове, а булка вдруг перестала помещаться во рту. Кусочек гусиного паштета таки не выдержал и вырвался на свободу, красиво шмякнувшись прямо перед носом у Сириуса. Кот брезгливо потрогал его лапкой и передернулся.