Давно заметил, что курящий человек выглядит со стороны несобранным, почти беспечным, а следовательно, неопасным.

Прижег сигарету и, когда кончик ее малиново зарделся, неторопливо вышел на аллею и направился к своим бывшим подельникам.

Увидев меня, они пошли навстречу. Противный хруст гравия под их тяжелыми шагами почему-то вызывал у меня холодок по спине. Неужели боюсь? Обнадеживал тот момент, что они прилично отдалились от кустов, где сидел в засаде Мохнатый. Значит, на крайняк, схлестнуться придется только с двумя. И то вперед.

– Привет, Индивид! – дыхнул перегаром Мороз, подходя вплотную. – Значит, на Мохнатого бочку катишь? В лидеры захотел? Гляди, пупок надорвешь...

– С пьяным дебилом базарить не о чем, – я наклонился и выплюнул сигарету ему под ноги.

Это движение спасло меня. Занесенный Морозом кастет со свистом рассек воздух, только чуть оцарапав мне висок.

На чистом автоматизме я выбросил правую руку со стилетом и утопил его трехгранное жало в солнечном сплетении Мороза. Тот распахнул рот в немом вопле, зрачки его закатились, и Мороз бесчувственным кулем ткнулся в траву.

Крутнувшись на каблуках, развернулся к Ворону. Попытки к нападению он не предпринимал, Я наотмашь ударил ладонью по студенисто-дрожащему лицу.

– Продал, сука! Где Мохнатый?

– Это Мороз подмутил! Я за тебя, гадом буду! Мохнатый поджидает выше по аллее.

– Ладно, верю. Завтра встретимся и все обсудим. Но, сам понимаешь, вынужден подстраховаться. – Я пнул Ворона носком туфли в голень, а когда он упал на колено, нанес ему боковой в челюсть. Ворон распластался рядом с Морозом.

Очень натурально изобразив панику, кинулся вверх по аллее, пряча за спиной окровавленный стилет.

Как и ожидал, кусты акации с треском раздвинулись, и на дорожку передо мной вывалился Мохнатый. Правую руку он держал в кармане, в его налитых кровью глазах я без труда прочел вынесенный мне приговор.

Сворачивать я не стал и тем сбил Мохнатого с толку, оказавшись почти в его объятиях.

– Вот и чудненько, Индивид! – хищно осклабился Мохнатый, в его лапе тускло блеснул длинный узкий нож.

Но мой стилет оказался проворнее, и после двух коротких уколов в грудь к моим ногам опустилась, скорчившись, грузная фигура.

– Индивид! – Мохнатый, хрипя, пытался что-то сказать.

Мои губы на одеревеневшем лице свел судорожный кривой оскал – я почему-то вспомнил Штабного:

– Не Индивид, а Гуманист! – и обрушил на Мохнатого новый раздирающий удар под сердце.

Стилет выдергивать не счел целесообразным – кровью в момент запачкаешься, да и «вещдок» таскать мне совершенно ни к чему.

Дома, на всякий пожарный, выстирал брюки, вымыл куртку и туфли, но все оказалось напрасным. Ворон, козел, дал на меня показания ментам.

Так я отхватил свои тринадцать лет...

Ворон был главным свидетелем обвинения и остался на воле. О музейном стороже ни ему, ни мне на суде вспоминать, понятно, смысла не имело...

Могильщик, как ни странно, очень внимательно слушал мои полупьяные излияния и повода будить его правой в челюсть не дал.

А жаль – после этих невеселых воспоминаний мне необходим был выплеск эмоций. «Травка» почему-то не расслабила психику, а напрягла почти до агрессивности. А может, в этом виноват какой-то странный, мрачно-изучающий взгляд Могильщика, который заставил меня невольно насторожиться.

Чему я благодарен лагерным годам, так это тому, что они вырабатывают в человеке бессознательно-звериное чутье к опасности.

– Занимательная историйка. Жаль, раньше не был в курсе... – Могильщик плеснул в рюмки остатки коньяка и глянул на наручные часы. – Давай на посошок. У тебя длинная дорога впереди.

– Не понял. Уже полночь, автобусы не ходят. – Не притрагиваясь к рюмке, я ждал ответа.

– В том и суть, что время твое уже вышло. Слышишь?..

В замке входной двери повернулся ключ, и в комнату зашли два молодых субъекта с лицами, явно не предвещавшими ничего хорошего. Я узнал обоих.

– Как же так, Могила?! – недовольно проворчал Киса, черноволосый парень лет двадцати пяти, которого я встречал в Екатеринбургской колонии. – Машина у подъезда, а клиент все еще не запакован... До места путь не близкий.

Цыпа, ровесник Кисы, но с хохлятской наружностью, невозмутимо прислонился к стене и неторопливо закурил.

– Не по правилам сдаешь карты, Могильщик. Мы подписывались только вывезти труп на карьер. Об участии в «мокрухе» базара не было. Это твоя проблема. Монаха помню по зоне, сукой он не был и причин валить его без убедительного стимула не вижу... Заказ и «капусту» получил ты – тебе и банковать.

– Да накину я вам! Крохоборы дешевые! – взвился Могильщик. – Киса! Неужто и ты в кусты?!

– Я – пас, – флегматично ответил Киса и, узрев на журнальном столике забитую папиросу, тут же сунул ее себе в рот. – Пыхну, пока вы разбираетесь. Если в силах, кончай Монаха сам. Но лучше и не пытайся – Монах тебе не по зубам – на моих глазах в штрафном изоляторе одного бугая на больничку спровадил. Тот так и остался калекой.

Поведение соратников Могильщика меня приободрило, особенно грела мысль о «нагане», больно упиравшемся цилиндриком глушителя в копчик. Кстати, в сложившихся обстоятельствах эта боль показалась чуть ли не наслаждением. Должно быть, все же бытие на самом деле определяет сознание.

– Лады, Могильщик, – я беспечно взял рюмку и опрокинул ее в рот, решив немного поиграть и выяснить интересующие меня моменты. – Жизнь не стоит того, чтобы за нее цепляться. По крайней мере, моя забубенная. На карьер так на карьер. Обрыдло барахтаться, как той лягушке. Все одно из сметаны мне масло не взбить... Но напоследок удовлетвори любопытство – значит, встреча в пивнушке не случай? И кому за каких-то полмесяца на воле я успел солнце заслонить?

– Ты настоящий мужик! – голос Могильщика обрел прежнюю уверенность. Воспрянув духом, он достал из комода плоскую бутылку коньяка. – Убийца и к своей смерти должен относиться философски-спокойно. Все там будем. К тому же гарантирую – отправлю «в Сочи» безболезненно, и почувствовать ничего не успеешь. Желаешь – пей, сколько душе угодно. Я не садист какой-то. Понимаю...

– Ты не ответил на вопрос.

– Встретились, ясно, не случайно. Два дня тебя пас. Клиента светить не в моих правилах, хоть он и прижимистый, гад. Дал за тебя два «лимона» всего. Между прочим, чуть не половину этой «капусты» я спустил у «Маргаритки». Хотел, извини, чтобы последний день жизни ты провел в удовольствиях... Празднично.

– Поразительно, но есть в тебе что-то человеческое, – я усмехнулся и решительно отставил предупредительно наполненную рюмку. – Пить не буду. Уверен – отравлено...

– Но мы ведь обо всем договорились! – глаза Могильщика зло прищурились. – А ты луну крутить? На попятный?! Не выгорит! Работа уже оплачена, и я тебя сделаю!

Могильщик рывком выдернул ящик комода и лихорадочно стал в нем рыться, бормоча что-то невнятное.

Когда, уразумев наконец всю бесполезность своих поисков, он обернул ко мне перекошенное багровое лицо, то увидел направленный ему в лоб зрачок собственного «нагана». И сразу потерял дар речи. Его морковная физиономия приобрела пепельный оттенок. Я даже посочувствовал ему где-то в глубинах души.

Киса, поперхнувшись дымом, расхохотался:

– Я же, Могильщик, давал тебе цинк – не связывайся с Монахом. А теперь, по уходу, нам на карьер везти придется тебя...

Цыпа, до того времени остававшийся сторонним наблюдателем, лениво оттолкнулся от стены и сел за столик. Но с завидной предусмотрительностью – подальше от все еще немого Могильщика, чтобы случайно не оказаться на линии огня.

Видно, и Киса, и Цыпа не сомневались, что участь Могильщика мною уже решена. Цыпа, не спрашивая разрешения, взял из портсигара папиросу и с явным удовольствием закурил, глубоко затягиваясь.

– Тебе уже не пригодятся, – цинично объяснил он Могильщику, насмешливо глядя на его застывшее лицо-маску. – Кстати, Монах, как понял, у этого неудачливого киллера еще «лимон» в наличии. Считаю, трофей надо разделить на троих. По двести пятьдесят нам с Кисой и пятьсот тебе. Покатит?