Она сказала:

– Мы уезжаем через неделю. Ты приедешь ко мне?

– Нет, – ответил он.

– Почему?

– Мне пока нельзя далеко уходить. Мне надо тут быть.

– У тебя дела? Чем ты вообще занимаешься? – получался такой ненавязчивый веселый и нежный допрос.

– Я днем сплю.

– Почему?

– Потому что я ночью не сплю.

– Ты сторожем работаешь? Стережешь что-то по ночам?

– Я ничего не стерегу.

– А почему ты не спишь?

– Я не могу ночью спать. Ты засыпаешь, а я не сплю.

– Почему ты ночью не спишь, у тебя бессонница? – спрашивала Иевлева.

– Нет. Я сплю днем. Ты ночью спишь, а я – днем, – пытался по мере возможности объяснить он.

– Я тебе таблетки дам, ты уснешь.

– Я без таблеток усну. Но потом, когда солнце встанет.

– А когда же ты работаешь? Не можешь же ты только по ночам ходить, а днем спать. Где ты работаешь, где живешь? Кто ты по профессии?

– Счетовод.

– Как-то ты не похож на счетовода, – засомневалась Иевлева.

– Я уже не работаю, – пояснил он.

– Почему?

– Меня уволили.

– По какой причине?

– Таких, как я с работы увольняют.

– Но почему? – не унималась Иевлева.

– У меня документов нет. Без документов нельзя, -

– А где же твои документы? –

– Участковый забрал.

– Так пусть он отдаст!

– Он не может отдать. Он в район послал.

– А почему он забрал твои документы? Я к нему завтра пойду. Он, как миленький, отдаст, – пообещала Иевлева.

– Он не отдаст.

– Да что ты такое сделал, что у тебя документы забрали, – абсурд раздражал ее.

– Тебе участковый сказал.

– Да перестань. Участковый какую-то ерунду говорил про вампиров. Стыдно слушать. Бред какой-то, – отмахнулась она.

– Ты ему не поверила?

– Я в психушке не лечусь, чтобы в такое верить. Сказки эти пусть местным бабкам рассказывает.

– Участковый за нами ходил каждую ночь, пока солдата не подстрелил. Он за тебя боится. Из-за меня. Он однажды пришел, когда ты спала. Видел тебя голую. С тех пор успокоиться не может. Только о тебе и думает. Так его прихватило, как пацана в семнадцать лет. Он, когда тебя видит, портфель держит перед собой и на лавку садится. А потом еще сидит, ждет, когда можно будет встать и идти. Не пойдешь же так по улице, люди кругом. Он боится, что я с тобой сделаю что-то плохое. И хотел меня застрелить, чтобы тебя спасти. Но у него в голове путается от такого состояния, и он ошибся, принял за нас других людей в темноте. И подстрелил солдата. А хотел – меня.

– Я не понимаю. Чего он боится? – недоумевала Иевлева.

– Он знает, кто я.

– Да кто ты, в конце концов?

– Он тебе говорил.

– Да брось. Не верю я в эти бредни!

– Как знаешь.

– Но ведь это неправда! – пыталась неуверенно спорить она. – Что за чепуха?! Ты не можешь быть мертвым, у тебя теплое тело. Мне только не рассказывай, что ты – мертвец. Я два года в мединституте училась. Я мертвецов видела.

– Да, конечно.

– Ты не беспокойся, – уговаривала, скорее, себя Иевлева, – я тебя силой на себе женить не стану. Не хочешь – не надо. Только мне эти сказки не рассказывай.

– Жениться я не могу, – сразу ответил мужчина.

– Ну и не надо, мне и так хорошо, – сказала Иевлева. – И потом не могу же я выйти замуж за человека, который ничего мне про себя не говорит, а только намёки какие-то дикие делает. Кто ты, в конце концов? Шпион, цыган, вор?

– Я не цыган, – только и сказал мужчина.

– Слава Богу, хоть это выяснили. Я о тебе знаю только, что ты не цыган.

– Ты не бойся. – продолжал мужчина – Я тебе плохого ничего не сделаю. Я не хочу. Я научился. Тебе же не плохо после меня?

– Плохо, – улыбнулась она, – мне хорошо с тобой, после тебя плохо и хорошо только опять с тобой.

– Я не про это спрашивал, – сказал мужчина, – Ну ладно. А этот твой друг, который вино пьет и руками размахивает, ему не плохо?

– А он тут причем? – удивилась Иевлева. – Ты же мужчинами не интересуешься, надеюсь?

– Это не то, что ты подумала. Но… он хорошо себя чувствует?

– Он алкоголик, – объяснила Иевлева. – Выдающийся поэт. Но тебе не соперник. Ты вообще вне конкурса.

– Конечно, – согласился он.

– Ну от скромности ты не умрешь, – улыбнулась Иевлева.

– Да, конечно не умру. Но это не то, что ты думаешь.

– А что?

– Если хочешь узнать обо мне, посмотри у него на левой руке на запястье и на левой ноге, на щиколотке…

– И что же я увижу? – спросила Иевлева.

Но вместо ответа она увидела его взгляд, и почему-то испугалась, и от этого испуга ее накрыла такая волна, что когда он вошел в нее, она опять чуть не потеряла сознание, и после этого опять провалилась в сон. И проснулась на своей кровати в общежитии. И стала думать, а не сходит ли она всё-таки с ума. Она даже не знала, как его зовут.

Утром первым делом она осмотрела указанные места на теле поэта. Поэт не возражал, он привык к заботе о себе дам разного возраста, так как сам о себе заботиться он не то не мог, не то не хотел. Он подчинялся, делал то, что ему говорили, не сопротивлялся, пока ему давали выпить. Женщины же, влюбленные в его поэзию, в выпивке не отказывали. Они были реалистками, понимая что хронического алкоголика лишать выпивки жестоко, а, главное, бессмысленно. Тем более, что он в пьяном состоянии только впадал в транс и читал стихи. А стихи его были очень красивые, и сам он был ничего из себя мужчина. Вполне очень даже. И заботиться о нем было делом естественным, так как стихи его, конечно же, никто не печатал, они были «безыдейные», жить ему было негде, и городская интеллигенция фактически содержала его, как общую собственность. И в первую очередь занимались этим дамы, потому, что они умнее и добрее. И беспомощность будит в них материнский инстинкт.

Случалось ему, конечно, время от времени попадать к какой-нибудь из них в кровать. Но это были отдельно взятые эпизоды. Как-то я не помню, чтобы был у кого-то с ним продолжительный роман. Он же, будучи поэтом, любил всех женщин, или, так сказать, женщину вообще. К тому же, если он доходил до уровня сильного опьянения, а много для этого не требовалось, он становился трудным собеседником, так как заплетающимся языком переходил к теме своей гениальности и уже исключительно этой темы придерживался.

Он был абсолютно убеждён, что со временем ему в городе поставят памятник. Может, и стоит когда-нибудь это сделать. Поставить памятник. Так на нем и написать: «Александр Брунько, поэт. От ростовской интеллигенции. Наш друг, которого мы не могли спасти. А что мы вообще могли спасти?» И даты жизни.

Итак, Иевлева осмотрела его руки и ноги в указанных местах и обнаружила совсем небольшие ранки на коже над сосудами. Ранки эти похожи были на следы укуса какого-то насекомого. Но они не имели характерного бугорка, были всё-таки чуть больше, чем комариные, но, что странно, они не подсыхали, как обычно это бывает с повреждением на коже. Но из них не сочилась кровь. Это было непонятно. Они не воспалялись, не чесались. Никогда Иевлева такого не видела. Поэт объяснил ей, что, наверняка, это следы вампира, о котором поговаривают в деревне. Что он этого вампира понимает. Вампир – как мертвый человек – не может пить вино, а как мужчина не может не хотеть этого. Поэтому он пьет кровь поэта, которая сама по себе не может не быть особенной, а алкоголь в ней, единственный доступный вампиру способ выпить в нашем невампирском смысле слова.

На вопрос: «мало ли в селе пьяных мужиков?», справедливо заметил, что таких, как он, нет ни одного. Он привык окружающий мир воспринимать в поэтических образах. Но никогда еще созданный им образ по своей природе, чисто поэтический, не отражал реальность так прямолинейно, как на этот раз.

Это выяснится потом, а сейчас, слушая иронически напыщенные разглагольствования поэта, Иевлева рассматривала ранки на его коже и понимала, что и у себя она видела такие же. Они проходят через несколько дней. Несколько дней остаются такими же, как в день появления, никак не меняясь. Потом исчезают без следа. Она думала, что это следы каких-то аллергических реакций от контактов с насекомыми. Но они всегда возникают над сосудами. И о них говорил ее ночной гость, подтверждая слова участкового.