Хутор наш Усьман очень красивый. В него ведет дорога вдоль лесополосы, а там на деревьях жерделы, и как раз к июлю они поспевают. Осыпаются с деревьев и лежат на земле. И если ты пешком возвращаешься на хутор с шоссейной дороги, можно насобирать спелых красных жердел, сладких, как мёд, и есть их на ходу, но делать это надо осторожно, поскольку от большого количества жердел бывает понос… Когда лесополоса заканчивается, дорога поворачивает влево. И ты оказываешься на бугре. Внизу перед тобой с правой стороны ферма, а прямо – река и мост. И дальше дорога от моста – но оттуда уже до хутора недалеко.

Ферма довольно большая, она имеет форму круга, разбитого на сектора. По периметру идет загородка и кормушки – ясли. Коровы как раз через загородку просовывают головы и едят из кормушек. А корм – зеленую массу из кукурузы – сбрасывают с прицепа вилами скотники, пока трактор тащит прицеп вдоль загородки. В центре же этого большого круга – еще круг, небольшой, и там стоят автодоилки, и доярки доят коров. А еще там вагончик, в котором ночью отдыхают скотники, дежурные по ферме. И рядом с вагончиком беседка. Под потолком этой беседки по вечерам и ночью горит яркая лампа. Поскольку ферма стоит на бугре, лампу эту видно даже с шоссейной дороги, идущей из Ростова-на-Дону на Багаевку, Семикаракоры и дальше на Волгодонск.

Когда идешь к мосту, ферма остается у тебя по правой руке. Возле моста сделали пляж, насыпали песок, вкопали грибочки. Днем на пляже резвится мелюзга, ночью, сидя на лавках, под грибочками мужики пьют брагу, вино или даже водку, в зависимости от того, что им принесла в этот день жизнь.

Случается, там жгут костер, и вокруг костра сидят студенты и преподаватели Ростовского университета, которых привозят в помощь сельским труженикам. Они сидят вокруг костра, поют песни под гитару и тоже выпивают, но браги не пьют точно, водку редко, в основном – портвейн или плодово-ягодное вино. Оно довольно крепкое, это вино, и от него тоже можно хорошо забалдеть.

Иногда к студентам в гости приходят солдаты из кадрированной танковой дивизии. Стоит эта дивизия недалеко, километрах в пяти. И она называется кадрированной потому, что там танков и всякого добра как раз на целую дивизию, а служат там ровно столько человек, сколько нужно, чтоб поддерживать материальную часть в образцовом состоянии. А когда начнется война, дивизию укомплектуют личным составом на всё готовое. И поэтому работа там, как на каторге, и студентки солдат, случается, жалеют. И если студентка или деревенская девушка солдата жалеет, он идет к ней пешком ночью после целого дня работы пять километров. И потом, когда она его уже пожалеет, он успевает назад к подъему, завтракает и идет на работу.

Когда возвращаешься поздно , кажется, что ночь вокруг тебя, как живая. Во-первых, земля отдает накопленный за день жар, и становится очень тепло, даже немного душно. Но всё-таки это ночь, а не палящий полдень, и ночные ветерки и ночные холодки ты чувствуешь на коже, и тебе бывает очень жарко и чуть-чуть зябко одновременно, потому что это ночь, а не день. Деревья шумят листьями в темноте, и ты их видишь как большую темную массу, особенно, если луны нет. И как-то тебе становится интересно и тревожно; все вокруг не такое, как днем: и воздух не такой, и деревья не такие, и река не такая. Кажется, что во всем этом есть что-то, чего ты не знаешь и не понимаешь. И это что-то вселяет в тебя смутное, какое-то странное беспокойство. Как будто ты в этой ночи чужой. И те, кто ее населяет, терпят тебя но… неохотно.

А когда ты днем идешь по дороге, и светит солнце – ты ничего такого не чувствуешь, ты у себя, это твой мир. И всё такое нормальное, не тревожное, ну… вы понимаете. Потому что день – это не ночь. Ночь – это существо, а день – просто время суток.

Университетских привезли еще до похорон. Они стали выходить из автобуса с сумками и рюкзаками. А первым вышел их главный товарищ и пошел быстрым шагом в контору. Маленький кривоногий, склонный к полноте, очень энергичный. Тот, что был потом на кладбище. В кабинете парторга состоялся примерно такой разговор. Товарищ из университета приоткрыл дверь и услышал: «гроб, обитый, красный, одна штука. Надгробие фанерное, крашенное, одна штука. Венок, три штуки. Траурные надписи как обычно».

Парторг, продолжая диктовать в телефон, сделал знак рукой, приглашая войти. Товарищ вошел, закрыл за собой дверь. Парторг велел везти всё прямо в больницу часам к четырем. И положил трубку. Встал, протянул руку, рукопожатие было радостное, приветливое.

– Позвольте пъедставиться, Бадег Виталий Маъкович, – товарищ из университета картавил, что показалось парторгу вполне естественным.

– У нас тут похороны сегодня, – объяснил парторг, – на вас это не распространяется.

Он имел в виду, что университетским не обязательно принимать участие в таком печальном и чисто внутрисовхозном мероприятии. Тем более они устали с дороги, а на похоронах, как говорится, ничего интересного нет.

– Умег кто-то? – участливым тоном спросил Виталий Маркович. Этот бессмысленный вопрос задавался, конечно, не для того, чтобы получить ответ. Наверное, если будут похороны, то кто-то умер. Это была, скорее, чисто эмоциональная реакция.

– Односельчанин, – как-то некстати радостно откликнулся парторг, – ветеран войны. Утром в больницу забрали, на скорой. И он там умер фактически сразу. Я думаю, сегодня надо и похоронить. Во-первых, жарко на дворе, извините. А, во-вторых, как говорится, а чего тянуть?

– Мы пъидем на похоъоны, – в голосе Виталия Марковича прозвучала решительная готовность.

– Милости просим, – не совсем кстати употребил парторг выражение, принятое как форма приглашения, подразумевающая всё же что-то приятное. Но городской человек только спросил:

– Умеъший был членом паътии?

– Нет, беспартийный.

– Ну, всё ъавно, член коллектива. Мы пъимем участие.

– Приехали, значит, так сказать, на помощь селу? – поменял парторг направление беседы.

– Тъидцать два человека, – весело подтвердил Виталий Маркович.

– Насчет расселения, там уже бельё, матрасы и всё прочее… Пойдемте, поприветствуем людей. И потом сразу в столовую на обед.

Я шел мимо, меня ждал Толян. Приехавшие стояли с сумками и рюкзаками. С девушками я знакомлюсь легко и с Таней Фроловой тоже познакомился легко. Фамилия ее никакого отношения к описываемым событиям не имеет, с Василием Фроловым никак не связана. Просто однофамильцы, Фролов – довольно распространенная фамилия.

Она стояла с подругой. Тогда я впервые увидел и Тамару Борисовну, выходившую из автобуса. Но Тамара Борисовна, это сразу видно, не для меня. А вот та девушка – другое дело. Так бывает, смотрю и понимаю, что если начну ее целовать и всё такое, то она не будет сильно отбиваться, вообще не будет отбиваться и скандала не устроит, и возмущенных вопросов задавать не будет. У таких девушек особенная улыбка. Причем Таня Фролова улыбалась в этот момент не мне, а другой девушке, подруге. И я тогда сразу как-то забыл, что меня ждет Толян и пошел прямо к ней, Толян подождет.

Представился я довольно по-идиотски, что не имеет никакого значения. Сказал, что наш хутор – удивительное место, и удивляться она начнет прямо сейчас. И она поняла меня, хотя я ничего такого не говорил. В этот момент я еще был совершенно трезвый, потому что Толян, хотя и ждал меня, но еще не дождался. Я сказал, что покажу настоящих маленьких вампирчиков. Это заинтересовало ее. Умная подруга с нами не пошла, хотя вампирчики заинтересовали и ее тоже. Но она осталась присмотреть за Таниным рюкзаком.

Мы поднялись по железной лестнице на чердак общежития. Лестницу эту зачем-то, наверное, чтоб не портить ею фасад здания, поставили со стороны реки. На площадке перед входом в общежитие, уже начинался торжественный митинг, оттуда нас не было видно. На двери, ведущей на чердак, висел замок, но одну из петель можно было просто пальцами вытащить из стены, что я и сделал. Когда мы вошли, я через щель вернул петлю обратно в стену, так что снаружи дверь снова выглядела запертой. Таня смотрела, как я изнутри запираю дверь снаружи, и улыбалась той самой улыбкой, от которой сразу стало неважно, что Толян ждет.