Тогда парторг сказал, что он рассчитывает на искренность, свойственную советским людям, что партия – это ум, честь и совесть эпохи и что перед партией нужно быть полностью откровенным, а нельзя быть откровенным только наполовину. И он просит Иевлеву ответить на вопрос, состоят ли они в интимной связи, как давно и как часто. И он просит ее рассказать об этом с максимальным количеством подробностей – когда познакомились, как и когда это было в первый раз, и не заметила ли она, как женщина, каких-то странностей в его поведении и «я извиняюсь, в физическом устройстве».

По мере того, как парторг формулировал эти вопросы, Иевлева заметила, что дыхание его участилось, лоб покрылся испариной, а глаза сделались влажными, и поэтому, когда речь дошла до «физических особенностей», Иевлевой овладело характерное женское отвращение. Она сама удивилась, отвращение не вызвало у нее естественного в подобной ситуации приступа агрессии. Ей было противно, конечно, но и как-то скучно. Без особых эмоций. Та часть ее природы, которая стала теперь природой ночного существа, делала нанесенную ей обиду настолько мелкой, незначительной, что Иевлевой было просто смешно всё это слушать. Она спросила тихо, почти шёпотом:

– Вам его член описать? Вам интересно?

Парторг ожидал всего, чего угодно, только не этого. Он опешил. Иевлева же продолжала:

– Какие именно особенности вас интересуют? Уточните ваш вопрос.

Парторг ничего уточнить не мог. Он погибал от смущения – «Что я тут нагородил?» И он ведь отлично понимал, что Иевлева явно «не его поля ягода». «Не для тебя цвету!», – непонятно откуда всплыли в его мозгу слова, и парторг впал в жуткую тоску.

Иевлева между тем продолжала:

– А вы понимаете, что будет, если я ему расскажу про наш разговор? Вот вы меня пугали партийными последствиями. А стоит мне только слово сказать, вы же понимаете, он не будет действовать по партийной линии. Но вы, конечно, можете на него в райком партии пожаловаться – это ваше право.

Она посмотрела парторгу в лицо и поняла, что хватит. Просто, как говорится, лежачего не бьют.

Следователи из военной прокуратуры сидели в кабинете товарища Калюжного, начальника райотдела милиции Багаевского района. Атмосфера в кабинете была слегка напряженная, Калюжный явно был не на стороне следствия, а на стороне подследственного, своего подчиненного. От этого объективное расследование страдало. С другой стороны, ситуация была, действительно, из ряда вон выходящая.

– Два выстрела, – говорил следователь, – одна пуля – в воздух, другая прошла навылет через мягкие ткани. Куда они делись? Это же не «Калашников», правда? Пуля далеко не улетит, метров на четыреста по прямой. В реальности намного меньше. Утром была еще одна группа с металлоискателем. Всё вокруг обшарили, и – ничего. Это же свинцовые пули, они не могли раствориться. И где они? Поверить, что подозреваемый сам их нашел в рыхлой земле невозможно. Ну пусть одну бы он случайно нашел. Но две – это абсурд. И потом, он бы оставил там следы, если бы ходил, искал. Много своих следов. Их бы заметили. Это, извините, мистика какая-то.

– А я что могу сделать? – недоумевает Калюжный.

– Мы посоветоваться с вами хотим. Первый случай в моей практике.

– Вампир забрал, – Калюжный смеется явно довольный.

– Нам не до шуток, – отзывается следователь неприятным голосом.

– Так а я откуда знаю? – продолжает издеваться Калюжный, – У них там слухи на хуторе.

– Хорошо, – следователь уже не скрывает раздражения. – Я так и напишу в рапорте. Товарищ Калюжный предлагает считать, что пули унес вампир.

– Так и напишите, – радуется Калюжный, – Вам медаль дадут за такой рапорт.

– Товарищ майор, не смейтесь. А то я напишу так, что вам будет не до смеха.

– А что вы напишете? Я что ли забрал пули? Или я сотрудникам выдаю пули изо льда? Чтобы их найти было нельзя? Вон оружейная, идите смотрите. Найдете патроны с такими пулями – пожалуйста, арестовывайте меня. Но вряд ли вы найдете. Там даже холодильника нет. А раз пули вы не нашли, обвинение Микрюкову вы предъявить не можете.

– А что за слухи? – вдруг заинтересовался второй следователь.

– Херня, конечно, товарищи, – голос Калюжного почему-то сразу потеплел. – Народный фольклор.

Тут как раз и зазвонил телефон.

– Калюжный слушает, – зарычал в трубу хозяин кабинета. – Шо? Егор Ильич?

Телефон конечно орал на весь кабинет, следователи слышали каждое слово. Тем более, что парторг был на взводе и тоже орал.

– Кузьмич, моя личная просьба! Пришли мне в село как стемнеет двух сотрудников. И дай им боевые патроны. И скажи, если увидят подозрительного мужчину, пусть стреляют на поражение.

– Егор Ильич, ты объясни толком. В кого стрелять? Зачем? Кто у тебя по селу ходит по ночам, рецидивист какой-то опасный? Бандиты? Что там у тебя?

– Да ты сам знаешь, что! – прокричал голос в трубке.

– Егор Ильич, ты ж партийный человек! Ты не можешь в это верить!

– А если правда?

– Тогда ты попов зови, а не ментов. Менты за мертвяками не гоняются.

– Попов, говоришь? – очень очень злым голосом переспросил Парторг.

Калюжный закрыл трубку рукой: – Извините, товарищи. И снова в трубку.

– Егор Ильич, ну ты сам посуди, как я скажу? Ищите то, чего нет? Слушай, ладно. Я к тебе наряд пришлю, раз у тебя участковый отстраненный. Пусть ведут патрулирование. Ты там успокойся. Выпей, закуси. Я тебе хороших ребят пришлю. Будет порядок. Ну бывай.

Калюжный повесил трубку, помолчал. По лицам следователей понял, что они всё слышали. Сказал доверительно.

– Хрен я им дам боевые патроны. Мало ли что? Потом хлопот не оберешься. Мне бабка сказала, в нечистую силу стрелять нельзя. Только хуже будет. А у меня бабка… ей девяносто два года, а она в огороде копается, сама воду носит. Она болезни заговаривает, не верите? В прошлом году как поясницу схватило… – тут он увидел, что следователи слушают, кивают, но смотрят явно неодобрительно. Он смутился, – да… извините, товарищи.

В общем, никакой такой волнующей информации парторг от Иевлевой не получил. Ничего нового по сути дела не узнал. Разговор удовольствия не доставил.Он чувствовал тяжелую злобу, которая вызвана была беспомощностью. Но совсем ничего он не мог не предпринимать, поэтому звонил в райком и просил, чтобы патрульным, которых должны были прислать вечером в Усьман, выдали всё-таки боевые патроны, и проинструктировали о повышенной опасности.

Как же он хотел, чтобы вампира этого, суку такую, застрелили. Прямо мечтал об этом. Вот он сидит в своем кабинете, за окном темно. И вдруг звонит телефон, и ему говорят – застрелили, мол. Приводите эту Иевлеву на опознание.

От этих мечтаний парторга отвлёк Толян. Он зашел в кабинет без стука, от него воняло дымом. Он подошел прямо к столу, навис над парторгом и сказал, что хочет уйти в монастырь. Тут парторг потерял власть над собой.

– Да пошел ты к чёрту! – заорал парторг – К чёрту!

Так к нему прицепился это чёрт. Даже Иевлева в конце коридора слышала его крики.

Вообще она, получив новую информацию, что участковый обсуждал ее с парторгом, была удивлена очень неприятно. Она шла по коридору, там было много людей – бухгалтеры, счетоводы, бригадиры, технологи и зоотехники, агрономы и механизаторы. В самом центре этой толпы, но, очевидно, выделяясь из нее как чужеродное тело, стоял участковый с коробкой конфет.

– Разрешите в мой кабинет, – сказал участковый Иевлевой несколько деревянным голосом.

В кабинете участковый снял фуражку, вытер платком пот со лба, протянул Иевлевой конфеты и таким же скованным и неестественным голосом произнес:

Заметался пожар голубой,

Позабылись родимые дали,

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить…