– Я в такие совпадения не верю, – ответил Сириус.

– Это хорошо…

Она кивнула, немного задумчиво. Охотник боялся, что Селеста откажется теперь иметь с ним дело. Отчего-то мысль, что девушка может пожелать отыскать себе другого компаньона для путешествия, охотника пугала. Он не хотел слышать, как королевна признаёт, что он оказался не тем, кто ей нужен. Отчего-то молодому мужчине казалось, что он подвёл её, хоть и не по его вине прошлое вновь пыталась до него добраться. Но она ничего не сказала об этом, как и не сказала она и того, что сомневается в способности мужчины выполнить своё обещание.

– Какой у нас план? – спросила она и улыбнулась.

Улыбнулась, глядя ему в глаза, не таясь. Как никогда раньше. И вдруг Сириусу ужасно захотелось коснуться этих слегка изогнутых в уставшей улыбке губ. Хотя бы пальцем. Он знал, что не имел права желать чего-то подобного.

– Думаю, ты согласишься не ждать осени, чтобы отправиться в путь?

Она рассмеялась, но это не было злой насмешкой. От её смеха на душе стало легко. Он чувствовал, что что-то между ними было иначе. И вдруг, он понял, что именно: она вела себя с ним как с равным. А ведь это длилось уже некоторое время! Охотник так зациклился на своих злоключениях, что не замечал этого. Они были равны, она знала теперь, кем он был рождён. И осознание этого, как и того, как именно всё теперь менялось, ошеломляло его.

Главное: они оба знали, что сегодня в полдень королевна вновь обернётся птицей, и дома, который давал ей надёжное убежище, теперь не было. С рассветом они двинулись в путь, настолько быстро, как могла позволить купленная кобылка, несущая двух седоков…. Сириус планировал поменять её при первой возможности…. Но не судьба вверенного ему животного волновала всадника в тот момент, а только руки девушки, обнимавшие его, пусть и только чтобы удержаться.

Они отъехали от города достаточно далеко, когда полдень почти наступил. И тогда их стремительная скачка прекратилась. Лошадь была рада отдыху, а вот Селеста была напряжена и задумчива: девушка чувствовала, что птица вот-вот вырвется на свободу. Ей всё труднее было говорить, всё тяжелее казалось человеческое тело.

– Селеста, думаю, я люблю тебя.

Девушке показалось, что она ослышалась, что силы близившегося превращения сыграли с её ухом злую шутку. Но Сириус и правда сказал это. Сказал, хоть и не планировал, хоть и не произносил этих слов даже в мыслях. Но теперь, когда они прозвучали, он признал, что это чистая правда. Что он наконец-то понял, что с ним творилось в последнее время. Сириус не ждал ответа, не ждал взаимности. Просто осознал это, и был рад своему открытию, рад, что есть объяснение всем его странным поступкам. И было оно очень простым.

Селеста молчала не только потому, что никак этого не ждала в ту минуту, но потому, что слова человеческого языка уже начали казаться чужими, что месяц без человеческой речи уже подбирался к ней. Она взяла его за руку. Его ладонь была тёплой и грубой. Это помогла.

– Сириус, – сказала она, – я не буду обманывать тебя. Это не вовремя. Я сама не знаю, как тебе ответить, не знаю, что именно ты для меня значишь. Не так… Ты ведь понимаешь? Всего этого слишком много. Ты не безразличен мне, но… Не сейчас, когда-нибудь, наверное, я смогу разобраться в этом всём и ответить тебе… Но, однажды, я пойму.

– Когда-нибудь ты мне ответишь? Обещаешь?

– Да, я обещаю. Прости…

Она больше не могла противиться силе волшебства, стремившегося изменить её. Её рука в руке Сириуса задрожала, стала совсем невесомой, потом обратилась бестелесной дымкой, он больше не мог её удержать. В воздухе кружились перья.

– И что ты носишься с этой птицей! Смотреть противно!

– Не задирай его, бородатый, может, она ему приносит удачу. А там и нам перепадёт…

– Скотина, она и есть скотина, хоть с крыльями, хоть с рогами.

Пастух сплюнул на землю и отвернулся в сторону затухающего костра.

Путешествовать по суше в одиночку – сущее безумие. Сириус это понимал, оттого удачей казалось встретить пастухов Гоары (так назывались животные, которых они сопровождали). Эти звери своим обликом напомнили бы нам северного оленя. Их серебристые шкуры защищали своих владельцем от холодов зимой и сильно редели к лету. Питались они и высокой травой, и молодой порослью, и прошлогодними стебельками, скрывавшимися под хрупкой коркой льда ранней весной. Не брезговали они и корой деревьев, и тонкими веточками кустарника. Мех их уважали за лёгкий голубоватый блеск и доступную цену, а мясо даже считалось целебным, когда дело касалось болезней связанный с пищеварением.

Кроме необычного цвета шерсти, от знакомых нам оленей гоары отличались формой рогов. Они были высокими, чуть вогнутыми спиралями, золотистыми в лучах солнца. Они были чуть ли не в полтора раза выше своих владельцев и, наверное, некое волшебство и только позволяло самцам носить их на головах с лёгкостью и гордостью. Кроткий нрав, выносливость и не привередливость в пище делали этих существ прекрасными животными для скотоводства. Одна бела: ели они столько и так быстро, что несчастные пастухи всё время меняли место выпаса. Половину своих жизней эти люди проводили в пути. Раз полугодье пастухи возвращались домой. Они оставались, а стадо уходило с новыми провожатыми. Не всем нравилась такая жизнь, оттого всё чаще молодые уходили в города с торговыми караванами и мастерами, следовавшими местными дорогами на ярмарки. И крайне редко ушедшие возвращались, найдя более приятную жизнь в чужих местах. Потому пастухи и были рады путнику при оружии, захотевшему составить им компанию, ещё и готовому платить за разделённую с ними трапезу (даже маленькие деньги вызывали у кочевников уважение). В местных лесах, а стадо шло по самой их кромке, водилось немало хищников, которые были бы не против поохотиться на подрастающий молодняк, а погонщиков было всего трое на четыре сотни животных.

Охотник не доставлял много хлопот, хоть и казался весьма странным. Кое-кто из пастухов, хоть и не говорил открыто, считал его то ли чудным, то ли слабоумным. Откровенно говоря, все жители городов казались им несколько недалёкими, капризными, хилыми (даже охотники, которые пусть и редко, но попадались у них на пути). Этот был совсем странным, да и имя едва выговоришь – Эбифор. Ну, кто так согласится зваться? Молчаливый до дрожу. Лучше, конечно, чем шумные купцы, громкие споры которых даже пугают животных. Но всё равно, разве это по-человечески? Столько молчать? Да и к тому же с птицей своей нянчится, как иные и с женщиной не станут: вся глаз с неё не сводил, перья перебирал ласково. Невеста она ему что ли, чтобы так любоваться?

Как бы то ни было, странный человек не был невыносимым спутников, какие, порой, попадались. Он не порадовал ни новой сплетней, ни славной историей, но и не тормозил их, не пытался сменить их уклад по своему усмотрению, ел, что дают, и нёс ночную вахту наравне со всеми. Им было неизвестно, что куда чаще он звался Сириусом, а птица, с которой он был так ласков, и правда была женщиной…. Их совместное путешествие длилось уже две недели, и проходило мирно. Но Сириус понимал, что-то внутри неуловимо изменилось, будто бы он был готов вновь обрести веру… правда, сам не знал толком, во что.

А на небе, ещё утром ясном, сгущались тучи, а ветер становился вовсе не по-летнему грубым и резким. К вечеру погода совсем испортилась, и все лишь дивились этому: ветер кружил вокруг взволнованного стада и неудачливых путников, будто преследуя их. То одному, то другому члену маленького отряда мерещилась случайно пролетавшая перед самым лицом снежинка. И когда стало темнеть, а путешественникам настало время устраиваться на ночлег, ветер стал действительно ледяным. Пастухи уже шептались: не молчаливый ли охотник навлёк на них беду?

Ветер гудел, как рой диких пчёл, разгневанно и напряжённо, будто что-то мешало в полную силу разразиться непогоде, будто она ждала, какого-то знака, чтобы сорваться с привязи…. Сириус пытался устроиться на земле у едва полыхающего костра. Он старался не слушать блеянья перепуганных животных, не думать о том, чем может обернуться для них подбирающийся ураган. Он пытался согреть дрожащую птицу. Но Селеста дрожала вовсе не от холода: происходящее напомнило её ночь, когда она впервые обернулась соколицей, когда холодный ветер налетел столь внезапно, что она не могла понять, что случилось… Ей было страшно от того, что, казалось, всё повторится. Даже предупредить тех, кто был рядом с ней, она не могла! Беспомощность будила в ней настоящую панику, ужас, которому невозможно было не поддаться. Тот уголок её души, где жила животная сущность птицы требовал от неё бежать без оглядки, лететь, что есть сил как можно дальше. Так хотелось подчиниться этому внутреннему зову, спасаться! Но что будет с охотником, а с её собственной человечностью?